Борис Житков - Виктор Вавич

- Слушай, я ему по морде дам. Можно?

- Брось, - шептал Санька, - он, ей-богу, ничего. Я скажу, он уйдет.

- Ну ладно, - сказал Алешка громко.

- Я слышал, что вы сказали, - сказал Башкин, когда они поровнялись. Голос у него был серьезный, с дружеской ноткой и совсем другой: искренний голос. - Я слышал, вы мне хотели по морде дать. Правда ведь? Правда, я слышал.

- Да, хотел, - сказал Алешка и взглянул на Башкина. Башкин пристально, проникновенно глядел ему в глаза.

- Ну, от вас пахнет вином. Но вы же не пьяны? Нисколько?

- Нисколечко, - сказал Алешка и улыбнулся. Он гулко шагал по тротуару. Башкин не в лад тараторил калошами рядом.

- Мне даже кажется, что вы добрый человек. Нет, нет, это совсем не комплимент. Меня всегда интересует, как могут люди - для меня это совершенно непостижимо - ну вот, как глотать стекло, - непонятно, как можно ударить человека по физиономии. Скажите, вы бы действительно ударили меня по щеке? - И он сам приложил к лицу свой кулак в перчатке. - Нет, меня серьезно это очень интересует. Я вот раз смотрел, как городовой бил пьяного по лицу, усаживая на извозчика. Так он это так, как подушку, когда не влезает в чемодан. А у вас как?

Башкин шел, слегка повернувшись боком к Алешке, и все внимательно смотрел ему в глаза.

- Ведь вы хотели ударить не с тем же, чтобы потом раскаиваться? Конечно, конечно, нет. Значит, чувствовали за собой право.

- Вы хотите сказать: какое я имею...

- Нет, я не это. А вот я на самом деле завидую людям, которые имеют право судить и карать. Как будто он пророк и знает истину. Ведь вы даже нисколько не сомневались, что хорошо сделаете, когда дадите мне по морде. Нет, серьезно. И я вот себя утешаю, что это у таких людей не от высшего, а от...

- Ограниченности, - подсказал Алешка задумчиво.

- Ну да, ну да, - заспешил Башкин.

- Нам направо, - сказал Санька.

- Слушайте, - сказал Башкин и протянул руку Подгорному, - нам непременно надо увидаться. Мне очень это важно. - Он пожимал и тряс Алешкину руку. - Прощай, брат, - вдруг на ты обратился он к Саньке и, не подав ему руки, свернул за угол.

- СЛУШАЙ, что это за... черт его знает, - спросил Алешка и остановился.

- А вот, видал? Ну, и всегда, и каждый раз так. И кто он, тоже черт его знает. Пришел на бал, руку завязал. Чтоб все спрашивали. Завтра хромать, наверно, начнет. И древнееврейский язык выучил тоже, по-моему, для того же.

- Он же русский, - удивился Алешка.

- Ну да... И вот руки не подал.

- Это он за морду на тебе сорвал.

- А черт его знает. Бросим. - И Санька отшвырнул папиросу и застегнулся.

Они устало плелись по мокрому тротуару. Молчали. Вдруг Алешка спросил:

- А у тебя как с дворником? Еще не впустит, гляди.

- У меня ключ от парадной. Ты знаешь, я вот все думаю, что это каждый раз так... ждешь, ждешь, все больше, больше... я про бал говорю... вот, вот что-то должно быть, самое, самое. И кажется даже - все ближе, все растет. И вдруг - марш. Конец. Так, ни с чем... Готово.

- А ты чего же хотел? - Алешка весело обернулся.

- Понимаешь, я все думаю, что и жизнь так. Черт его знает - задыхаешься, ловишь и, главное, ждешь, что за жизнь твою что-то будет. Небеса, одним словом, разверзнутся. И вот-вот даже будет казаться: сейчас, еще полвершка. И ты в суете, все раздуваешь, чтоб огонь держать. И вдруг - марш. Так с открытым ртом и помрешь. Обман какой-то. У тебя такого не бывает?

- Не-ет, - протянул задумчиво Алешка, - я другого жду, случая, что ли. Как сказать?..

- Встречи? - спросил Санька и сразу наддал ходу.

- Нет-нет! Как бы его, к дьяволу, просто объяснить. Ну, представь себе, что у тебя револьвер в кармане. И там один патрон - на всю жизнь. И выстрелить ты можешь, когда хочешь. И это уж раз - и наповал.

- Ну так что?

- А вот и все. И тогда уж весь сгоришь. Чтоб вся кровь полохнула - и за самое главное, за дорогое. И тогда должно все ярким пламенем озариться, и все узнается... само... И только знать бы - когда и не пропустить, и чтоб дотерпеть.

- Гм. Все-таки ты ждешь, значит? - сказал Санька не сразу.

- Идем, брат, идем, - сказал Алешка и быстро зашагал. - Выпить бы сейчас, эх...

- Выпить бы, это верно; здорово.

Они подходили к дому, и Санька шарил по карманам ключ. Алешка оглядывал по сторонам: чисто - никого.

У САНЬКИ в комнате Алешка сейчас же подошел к окну.

- Во двор? В чужой? И, конечно, замазано. Жаль.

- А что? - спросил Санька и сейчас же понял. - Можно открыть.

Алешка повернул шпингалет, уперся в подоконник коленом и потянул. Свежая замазка жирными червяками закапала, зашлепала на подоконник.

Рама дрогнула стеклами и отошла.

Алешка спокойно, методично открыл вторую, заботливо сгреб с подоконника сор и далеко зашвырнул на чужой двор.

- Второй этаж, - говорил Алешка. - Это здорово. На карниз, на карнизе повисну, тут и шума не будет. - Он осмотрел двор и затворил окно.

Саньке нравились эти приготовления: не игрушечные, не зря.

- Я думаю, не придут сюда, - сказал Санька.

- Да, навряд, - сказал весело Алешка. - А все же на случай. - Он снял шинель, положил на кровать, расстегнул сюртук. Из-за пояса брюк торчала плоская револьверная ручка.

Саньку интересовало, почему это Алешка с револьвером и что за обыск, но он не спрашивал. Казалось, что выйдет, будто мальчик спрашивает у взрослого, у дяденьки. А потом и неловко: приютил и будто требует за это признания.

Санька на цыпочках выкрался из комнаты, где-то грохнул в темноте стулом. Алешка сидел за письменным столом и задумчиво стукал карандашом по кляксам на зеленом сукне.

Санька вернулся с бутылкой мадеры, со стаканами. Они налили и молча чокнулись.

Алешка все глядел в пол, напряженно приподняв брови. Саньке казалось, что он слышит, как Алешка громко думает, но он не мог разобрать - что.

- Прямо не могу, - наконец сказал Алешка, будто про себя, и помотал головой.

Санька молчал, боялся спугнуть и прихлебывал крепкое вино из стакана.

- Сволочи... - сказал Алешка. - Потому что человек ничего сделать не может... Каблуком в рожу... в зубы...

- Кому? - тихо спросил Санька, как будто боялся разбудить.

- Да кому хочешь! - Алешка откинулся назад, хлебнул полстакана. - Хоть нас с тобой, коли понадобится. Да. И все сидят и ждут очереди. Пока не его - молчит, а как попадет - кричит.

Алешка с сердцем допил стакан. Санька осторожно подлил. Подгорный хмелел.

- Понимаешь, - говорил он, глядя Саньке в самые зрачки пристально, как будто держался за него взглядом, чтобы не качнуться, не соскользнуть с мысли. - Понимаешь, ты любишь женщину, женился, просто от счастья женился, и вот дети. Твои, от твоего счастья, - доливай, все равно, - и дети эти на фабрике, на табачной, в семь, в восемь лет. Я сам таких видел. Они белые совсем, глаза большие, разъедены, красные, и ручками тоненькими, как паучки, работают. И они у тебя на глазах сдохнут, как щенята, и ты вот башку себе о кирпич разбей... Ты бы что делал? А? - спросил Алешка.