Кодзиро Сэридзава - Умереть в Париже. Избранные произведения

— Я уже поднимаюсь, не спускайся.

— Ты что, не можешь идти побыстрее? Сколько ещё ждать!

Лёжа на своём балкончике, я слышала их нетерпеливые возгласы и всегда с добрым чувством думала: "Ну вот, к госпоже К. пожаловал муж". В такие дни у мадам К., совсем как у здоровой, блестели глаза, она нежно прижималась к мужу, появляясь с ним в столовой и в салоне. А потом, после того, как муж уезжал, день или два не спускалась в столовую и не ходила на прогулки.

Сначала меня поразили такие откровенно нежные отношения между супругами, и я позавидовала им. Я снова начала сомневаться в Миямуре, который, насколько я помнила, даже не написал мне ни одного ласкового письма. "Может быть, я ему безразлична? Может быть, он просто не любит меня?" — думала я. Но после того как мы сблизились с мадам Рене, я стала отчётливее представлять себе характер супружеских отношений во Франции, хотя не могу сказать, чтобы разобралась в них до конца. Так или иначе, я не только перестала завидовать француженкам, но и преисполнилась к ним сочувствия. Что хорошего в любви, которая готова дать трещину только потому, что супруги не поговорили хотя бы раз в неделю по телефону, преодолевая разделявшие их горы и реки? Что хорошего в любви, которой пришёл бы конец, если бы муж раз в месяц не отпрашивался с работы и не пересекал границу, чтобы навестить жену? Мадам Рене недоумевала, почему я не звоню Миямуре, почему он не приезжает навестить меня. Очевидно, она подозревала, что из-за моей болезни муж разлюбил меня, и разными способами пыталась меня утешать. Она считала, что и в церковь я хожу только потому, что стараюсь примириться с изменой мужа. Иногда я только молча улыбалась, слушая её, а иногда робко пыталась объяснить ей, что она заблуждается, что в Японии отношения между супругами строятся на полной откровенности и взаимном доверии. И ждала — вот приедет Миямура на рождественские каникулы я познакомлю его с моими подругами по санаторию, и все увидят, какой у меня замечательный муж…

Однако, когда я совсем истомилась ожиданием, уверенная, что он приедет не сегодня, так завтра, внезапно пришло письмо, что приехать он не может. В довершение всего Миямура писал в свойственном ему высокопарно-официальном стиле, так что о его истинных чувствах оставалось только гадать. К тому же он ни строчки не написал о тебе. Я перепугалась, что ты заболела и что именно этим объясняется долгое молчание мадемуазель Рено, а уж если он отменил свою поездку в Швейцарию, то, наверное, тебе стало совсем плохо. Не в силах унять беспокойство, я послала телеграмму: "Здорова ли Мари?" Ответ пришёл на следующий день: "Нет никаких оснований для тревоги"… Но, истолковав это французское "рьен а крэндр" [73] Rien a craindre (фр.) — нечего опасаться. в том смысле, что ребёнок болен, просто оснований для тревоги нет, я не только не успокоилась, а, наоборот, взволновалась ещё больше. В моём воображении рисовались картины одна ужаснее другой, и в конце концов в поисках утешения я решила пойти в церковь, а по дороге встретила мадам Рене. Шагая рядом со мной по направлению к церкви, она вдруг сказала:

— Не хотите ли съездить в Париж? Можно выехать прямо после обеда… У меня есть два билета, я думала, муж приедет за мной, но он прислал телеграмму, что приехать не может. А мне так хочется встретить Рождество и Новый год дома! Ваш муж тоже не приедет, так почему бы вам не съездить в Париж и не провести праздники с дочкой? Ваш муж наверняка будет рад, да и малышке, как ни хорошо за ней присматривают, необходим материнский глаз. Правда, почему бы нам не поехать? А то билеты пропадут, жалко. У меня забронированы места в спальном вагоне, и вы очень выручите меня, если составите мне компанию, да и веселее вдвоём…

Так, словно дьявол-искуситель, нашёптывала она мне своим сладким голоском.

— А доктор Боннар разрешил вам уехать?

— Конечно, я говорила с ним… но при чём тут доктор Боннар? Разве неделя или даже десять дней могут кому-нибудь навредить? К тому же вы здесь уже полгода и наверняка разбираетесь в своём состоянии лучше доктора Боннара.

Могла ли я устоять перед искушением? У меня перед глазами возникло твоё личико, мне так хотелось тебя обнять, приласкать — ведь ты была уже достаточно большой, чтобы отвечать на ласку. А если ты действительно больна, то встреча со мной может пойти тебе на пользу, ты быстрее поправишься… Я думаю, мадам Рене не зря предложила мне присоединиться к ней, наверное, она заметила, в каком я была смятении, каким нетвёрдым был мой шаг.

Между тем снег перестал идти, засверкало солнце, и на сугробы легли голубые тени. Я вдруг почему-то ощутила необыкновенную лёгкость на душе и, пройдя мимо церкви, машинально двинулась вслед за мадам Рене покупать шоколад в подарок домашним. Вернувшись на санях в санаторий, я сразу же пошла к доктору Боннару и попросила разрешения уехать, но доктор, склонив голову, сказал:

— Если у вас нет никакого важного дела, вам лучше не ехать…

Тут вмешалась мадам Рене, которая пришла вместе со мной:

— Её девочка очень больна, и мадам хочет быть сейчас рядом с ней, вряд ли для её здоровья будет лучше, если она останется здесь и будет изводить себя мрачными мыслями.

— Что ж, тогда ничего не поделаешь, — согласился доктор, но выражение его лица было очень печальным.

Сейчас-то я понимаю, что он был против моей поездки, отсюда и печаль на его лице, но тогда я не обратила на это никакого внимания, довольная тем, что мне удалось добиться его согласия. Прощаясь со мной, доктор сказал:

— Будьте осмотритрльны, постарайтесь не уставать и не задерживайтесь надолго,

Я рассеянно выслушала его и так же рассеянно села в международный поезд вместе с мадам Рене.

По мере того как мы приближались к Парижу, в моём сердце, терзая его, стали прорастать ростки здравого смысла. Зачем, к кому я еду в Париж? Я вспомнила, как тяжело мне было полгода назад, когда доктор Н. рекомендовал мне, расставшись с тобой, уехать в Швейцарию, и какого труда мне стоило решение последовать его совету.

Я не занималась сама твоим воспитанием, но поскольку я всё время была рядом с тобой, мне страшно действовали на нервы всякие пустяки, на которые ни мадемуазель Рено, ни мадам Демольер, похоже, не обращали внимания. Сначала Миямура даже хвалил меня за это, говоря: "Вот что значит материнский глаз", но потом стал сердиться, решив, что такие мелочные заботы и тревоги вредят моему здоровью. На самом-то деле именно благодаря им я чувствовала себя счастливой. Я уверена, что никакие заботы, связанные с тобой, не могут причинить вред моему здоровью, ведь, ухаживая за своим ребёнком, мать всегда отнимает что-то от себя и отдаёт ему. В Японии я часто видела, как какая-нибудь бледная, худая мамаша идёт в магазин: один младенец висит у неё за спиной, другого, постарше, она тащит за руку, — я всегда восхищалась, глядя на таких, и думала — жизнь продолжается. Теперь, сама став матерью, я понимаю, что эти мамаши только казались измученными, на самом-то деле они были очень счастливы, просто у матери нет времени думать о собственном здоровье. Но ведь не думать о своём здоровье — это и значит быть здоровой. Я считала, что милосердие и мудрость творца в том и состоят, что он поддерживает здоровье матери, пока она растит своего ребёнка. Я неоднократно говорила об этом Миямуре, потому что очень хотела, несмотря ни на что, остаться рядом с тобой. Я верила, что сумею выздороветь и не расставаясь с тобой, просто надо быть поосторожнее, чтобы не заразить тебя…