Кодзиро Сэридзава - Умереть в Париже. Избранные произведения

Если бы не беда, случившаяся в дядиной семье, я был бы счастливейшим из учеников, ибо, несмотря на свои скудные ресурсы, оставался стипендиатом до самого выпуска и не знал ни в чём нужды. Но на второй год моей учёбы, летом, у тётушки О-Тига во время четвёртой беременности случились тяжёлые роды, новорождённый умер, а тётушка, так и не оправившись после родов, скончалась весной следующего года тридцати трёх лет. Я переживал её смерть, как потерю своей матери. Я разом лишился поддержки и сострадания…

Бабушкиным глазам изредка возвращалась способность видеть, тогда она вдруг начинала звать нас:

— Эй, все идите сюда, покажите мне свои лица!

Внуки и жившие в задней части дома дяди сбегались к бабушке, и она, должно быть и впрямь на минуту прозрев, сияя, разглядывала одно лицо за другим, уделяя каждому по нескольку слов: "Как ты вырос!" или: "Ты плохо выглядишь, что-то у тебя не в порядке!" — но зрение возвращалось лишь на считанные минуты, после чего занавес опускался. Она говорила: "Ну, довольно, идите!" — и её лицо накрывала скорбная тень. Не знаю, как с точки зрения медицины объяснялся тот факт, что ей на короткое время, точно луч света, возвращалось зрение, но сама бабушка и все вокруг были убеждены, что на то есть таинственная воля Бога. Мол, если бы все окружающие, укрепив сердце, жили в соответствии с помыслом Божиим, у бабушки разверзлись бы очи и ночь превратилась в день. Всё это, без сомнения, способствовало пробуждению веры в окружающих. Сколько раз тётушка обращалась к Богу с просьбой передать её глаза бабушке! Но после тётушкиной смерти и в бабушкины глаза, кажется, перестал проникать свет, она уже не подзывала, как прежде, внуков. Иногда я видел, как она, сидя у очага, рассеянно подносила к лицу ладонь и разглядывала пальцы, но всякий раз, застав её за этим занятием, я застывал неподвижно, боясь пошевелиться.

— Никакая вера не спасёт от такой беды.

Так люди говорили о тётушкиной смерти, те же сомнения, видимо, смущали и приверженцев учения. Бабушка старалась их приободрить:

— "Сустав" перед тридцатой годовщиной — период скорби, поэтому нам нельзя впадать в уныние.

А вот поведение моего отца, пришедшего на ежемесячный праздник, с точки зрения веры было образцовым, хотя мне оно показалось тогда бессердечным. Вместо того чтобы скорбеть о смерти тётушки, он рассуждал о суровости божественного Провидения. Я был свидетелем того, какие тяжёлые душевные муки испытывала тётушка на протяжении полугода со времени её родов и до её смерти, и с горечью думал о том, как на верующего человека могли обрушиться такие беды?.. Тётушка жестоко терзала себя, желая очистить свою душу. Не противоречат ли Божьим заповедям мои помыслы? — задавалась она вопросом. — Не было ли в том, что я делала, чего-то такого, что шло против воли Божьей? Проповедники безжалостно бичевали эту слабую, израненную душу. Отдав Богу всё, даже то немногое, что осталось у неё из одежды, тётушка продемонстрировала Богу, что готова стряхнуть с себя присущую людям "осьмицу праха". Но восстановить здоровья так и не смогла.

— Я уж не знаю, в чём бы я ещё могла покаяться… Вот если бы ещё хоть раз выйти на берег моря…

Так она мне говорила. И не в те ли часы, когда я со стороны наблюдал за её духовным подвигом, во мне впервые зародились ростки сомнения в религиозной вере?

Суть всякой веры в том, чтобы, отвергнув счастье в дольнем мире, обрести счастье на небесах. Но учение Тэнри, как я смутно тогда чувствовал, призывает жертвовать счастьем в дольнем мире ради того, чтобы обрести иного рода блаженство в этом же самом дольнем мире, поэтому, не видя в бедах, обрушившихся на нашу семью, ни малейшего проблеска какого-либо иного блаженства, я начал испытывать сомнения.

Через год после смерти тётушки дядя вторично женился. Моя новая тётка привела с собой восьмилетнего сына. Не имея веры и будучи характера вспыльчивого, она ворвалась в дом как буря. Все в нашей семье, начиная с бабушки, были людьми добросердечными, можно сказать духовной аристократией, а новая тётка, человек жестокосердый, принадлежала к духовным плебеям; она презирала религию, отказывалась даже напоить чаем собравшихся в храме, поэтому в доме беспрестанно бушевал невидимый шторм. Оказавшись под гнётом обстоятельств, я с моим самомнением порой впадал в отчаяние. Воздержусь описывать случавшиеся тогда безобразные сцены, но я всегда терпел до последнего, напоминая себе, что среди людей есть аристократы и плебеи духа. Сжав зубы, я старался, что бы ни случилось, оставаться среди первых.

Не прошло и трёх месяцев после появления у нас в доме новой тётки, как я простудился и подхватил сухой плеврит.

Настал мой черёд претерпевать несчастья. Страх охватил меня и окружающих. Злой рок даёт всходы, ибо приближается тридцатая годовщина, но что бы ни случилось, следует готовить себя к достойной встрече великого торжества. Так меня увещевали проповедники из главного храма, требуя покаяться. Однако, насколько помню, по молодости лет и по своему душевному складу я не слишком понимал, в чём мне каяться перед Богом. Слишком проста была жизнь бедного деревенского школьника. Что же касается моих помыслов, то, за исключением неприязни к новой тётке, они, по сути, были чрезвычайно чисты — получить образование, стать выдающимся человеком, приносить пользу бедным. Каяться было не в чем, поэтому я постоянно пасовал под натиском проповедников.

— Стремление учиться достойно всяческого порицания! — в один голос талдычили они. — Если найдёшь в себе мужество бросить учёбу, если отвергнешь себя и начнёшь "источать благоухание" (проповедовать), болезнь немедленно тебя оставит. Недаром предостерегала основательница: "Мудреца Бог спасает в последнюю очередь", ибо тот, кто учится и стремится к славе, полагаясь на ум, забывает о вере. Милосердие Божье призывает тебя бросить школу.

Несмотря на то что и меня самого эта проблема сильно мучила, я не мог подчиниться их увещеваниям. Моё желание во что бы то ни стало продолжать учёбу было столь же сильным, как инстинкт жизни, поэтому я, никого не слушая, пришёл к выводу, что Бог не может не одобрять то, к чему я стремлюсь. К тому же мой старший брат, окончив тогда среднюю школу, поступил в Первый лицей [20] Первый лицей, иначе Первая школа высшей ступени, основан в 1894 г. на базе подготовительного отделения Токийского (Императорского) университета; предполагал трёхлетнее, обучение. , и я не мог понять, руководствуясь какими соображениями, Бог не позволяет мне того, что позволил моему брату.

Если уж нужно было каяться, я готов был признать свою вину в том, что не мог смириться с буйным характером новой тётки и постоянно нарывался на ссоры. Я допускал, что в моём стремлении защитить трёх детей, оставленных тётушкой О-Тига, просматривается семейная предвзятость. Следовало отвечать непротивлением на грубость новой тётки, быть всем довольным и препоручить себя воле Божьей. Но я оказался на это не способен, вот меня и свалил плеврит. Примерно так я рассуждал, пытаясь объяснить причину моей болезни.