Кодзиро Сэридзава - Умереть в Париже. Избранные произведения

— Не беспокойся, вот рожу, и всё пройдёт.

Я была очень рада, что он беспокоится о моём здоровье, и только посмеивалась. И даже когда он пригрозил показать меня специалисту, не приняла его слова всерьёз, подумав, что он просто перестраховывается, как это свойственно всем врачам. Однако на следующий день он не пошёл в институт, заявив, что отведёт меня к профессору Б. В таких случаях он становился очень упрямым и, раз приняв решение, не отступался до конца. Когда он позвонил профессору и попросил его принять нас, тот тоже встревожился и сказал, что обратится к профессору Н., специалисту по болезням дыхательных путей. В конце концов было решено вечером того же дня провести консилиум в доме профессора Н.

— Ты слишком сгущаешь краски, — смеялась я, — я вовсе не хочу, чтобы такие светила делали меня объектом для своих насмешек.

Но муж ничего не ответил и к назначенному часу повёл меня к доктору Н. Осмотр показал, что у меня не совсем в порядке верхушка лёгкого. Мне это не казалось опасным, во всяком случае не более, чем когда болит живот, но, видя как оба профессора и Миямура с озабоченным видом перевариваются по-французски, я заволновалась. Я ещё не знала, что речь идёт об искусственном прерывании беременности, к которому, по их мнению, следовало прибегнуть для защиты материнского организма, но, робко заглядывая в их озабоченные лица, чувствовала, возможно благодаря своему материнскому инстинкту, что на меня надвигается какая-то опасность. Вскоре Миямура сел на стул напротив меня и глядя мне прямо в лицо, тихо заговорил по-японски:

— Оба доктора пришли к выводу, что следует прервать беременность, ибо продолжение её опасно для твоего здоровья. Они очень обеспокоены твоим состоянием и полагают, что чем быстрее это будет сделано, тем лучше. Прерывание беременности не такая уж страшная операция, мы можем полностью довериться профессору Б. Он сам позаботится и о подходящей клинике, и обо всём остальном. Состояние твоих лёгких не так уж и опасно, но роды могут привести к резкому обострению…

Я слушала молча, глядя прямо в глаза Миямуре, но смысл его слов не доходил до меня, я только чувствовала, как о моим щекам крупными каплями стекают слёзы, и, понимая, что не должна рыдать перед чужими, отчаянно сжимала в руках платок и стискивала зубы.

Я и сейчас всем телом остро ощущаю ту напряжённость, которая воцарилась в кабинете доктора Н. Некоторое время я покорно слушала, как Миямура убеждает меня прервать беременность, но потом, не выдержав, вскочила и, подойдя к профессору Б., решительно сказала по-французски:

— Доктор, прошу вас, позвольте мне рожать. Пусть даже я умру во время родов. Убить ребёнка, чтобы спасти себя, — это слишком подло, я не могу так поступить.

И, сама испугавшись своей смелости, прижала к лицу руки и разрыдалась. Я и теперь не понимаю, как решилась воспротивиться их намерению.

Медицинские светила с пренебрежением относились к тебе, моя дорогая девочка, они считали тебя просто частью материнского организма, сгустком плоти, но ты, хотя и находилась ещё внутри меня, уже была живым существом, наделённым душой и заставляющим других считаться с собой, быть может, именно ты и заставила меня сказать всё это? Кажется, в то время ты как раз начинала двигаться.

Не знаю, как долго я рыдала. В какой-то момент, вдруг испугавшись, что мои слова могут быть восприняты как проявление обычной женской взбалмошности, я вытерла слёзы и ещё раз сказала профессору Б. по-французски:

— Доктор, я вполне отдаю себе отчёт в том, что говорю. Бог даровал мне это дитя, и если я сама уничтожу его только ради того, чтобы сохранить своё здоровье, Бог не простит мне этого. Даже если я не вынесу родов, для матери радость — пожертвовать жизнью ради жизни своего ребёнка. К тому же никто ведь не может сказать со всей определённостью, что угроза моей жизни действительно существует.

У меня было такое чувство, будто я цепляюсь за соломинку.

Испуганный Миямура укоризненно твердил: "Синко, Синко, не надо!" — но в следующий миг старый профессор с неожиданно серьёзным выражением на всегда улыбающемся лице одобрительно кивнул и, положив руку мне на плечо, прошептал сочувственно:

— Я хорошо понимаю тебя, доченька.

Меня била нервная дрожь. Ещё раз всё обсудив, доктора решили выждать какое-то время и посмотреть, как будут развиваться события.

Миямура сказал мне потом, что профессор Б. был восхищён моим мужеством. "Сразу видно, что эта женщина из страны, где совершают харакири", — говорил он.

Не понимаю, что такого особенного было в моём поведении.

Я знала, что многие парижанки не хотят рожать. Они считают, что надо сначала обеспечить себя материально, а уж потом заводить детей. Знала, что меня многие осуждают, мол, приехала с мужем за границу, попыталась учиться сама и тут же решила обзавестись ребёнком. Что ж, возможно, подобное отношение парижанок к жизни имеет определённую историческую подоплёку, но японские женщины совсем другие. Любая японка поступила бы на моём месте точно так же. К тому же, мне кажется, будто мною руководили в тот миг какие-то высшие силы, иначе трудно объяснить, почему я вдруг отважилась оказать столь решительное сопротивление, преодолев обычную робость. Это был вопль материнского сердца, и я не вижу в этом ничего предосудительного. Он вырвался у меня совершенно бессознательно. Моё дитя было даровано мне свыше, я была так счастлива, что даже ощутила присутствие Бога, я нежно лелеяла своего ребёнка, стараясь согреть его своим теплом, поэтому, когда возникла опасность, что у меня его отнимут, я потеряла власть над собой.

Когда мы в тот вечер вернулись домой, я сразу прошла в спальню и легла, но на сердце у меня было неспокойно. Они сказали, надо посмотреть, как будут развиваться события, но что должно произойти, чтобы отпала необходимость прерывания беременности? Как можно убедить их в неприемлемости для меня такого исхода?

Миямура, очевидно следуя рекомендациям профессора Н., вручил мне термометр, заявив, что ежедневно после обеда я должна буду два часа лежать в постели и измерять температуру. С того дня повышение и понижение столбика ртути в этом термометре стало центром моего существования. Поднеся градусник к свету, я увидела, что этот проклятый столбик был на четыре или пять делений выше красной черты, и по щекам моим тут же покатились слёзы.

— Ну, какая температура? — спросил, подойдя ко мне, Миямура, я отдала ему термометр, и у меня вырвалось сквозь слёзы:

— Прости, что мучила тебя своими капризами.

Сказав это, я смутилась и спрятала лицо под одеялом. Я не понимаю, почему так сказала тогда, может быть, бессознательно ощущала, что я плохая жена и Бог наказывает меня за это, ведь я не могу даже, как все женщины, родить это дарованное нам свыше дитя. Перебирая в памяти события нашей прошлой жизни, я видела, что действительно вела себя дурно, всё время сомневаясь в муже. Мне казалось, что я должна просить прощения у Миямуры, просить прощения у Бога. "Если, раскаявшись, я стану хорошей женой, — думала я, — то, может быть, и смогу благополучно родить". Конечно, глупо было так думать, ты, наверное, смеёшься, читая эти строки, но для меня всё это было очень серьёзно. Если бы я только могла, я бы упала перед Богом на колени и молила его о прощении.