Жан-Мари Гюстав Леклезио - Блуждающая звезда

Под вечер Эстер вернулась на площадь. Здесь уже почти никого не осталось, но под липами она увидела группу парней и девушек, а подойдя ближе, услышала музыку — играл аккордеон. Посреди площади, у фонтана, танцевали женщины, друг с другом или с мальчишками, едва достававшими им до плеча. Итальянские солдаты стояли у гостиницы, курили и слушали музыку.

Теперь Эстер искала Рашель. Она медленно, с отчаянно бьющимся сердцем шла по направлению к гостинице. В открытую дверь большого зала ей было видно солдат и карабинеров. На пианино господина Ферна стоял граммофон, крутилась пластинка, звучала мазурка, медленная и гнусавая. На площади кружились женщины, их раскрасневшиеся лица блестели на солнце. Эстер шла мимо них, мимо парней, карабинеров, она подходила к дверям гостиницы.

Солнце стояло уже низко, оно светило прямо в окна большого зала, открытые в сад. Эстер было больно смотреть на свет, голова кружилась. Может быть, из-за слов отца, что скоро всему придет конец. Войдя в зал, Эстер почувствовала облегчение. Только сердце продолжало гулко стучать в груди. Она увидела Рашель. Та была среди солдат с перьями, в центре зала — столы и стулья сдвинули к стенам, — и кружилась в танце с Мондолони. В зале были еще женщины, но танцевала одна Рашель. Остальные смотрели, как она кружится, ее светлое платье раздувалось, открывая тонкие ноги, обнаженная рука невесомо лежала на плече партнера. Карабинеры и солдаты то и дело заслоняли ее, и Эстер приходилось вставать на цыпочки. Голоса ее она не слышала из-за музыки, но время от времени, казалось, различала то возглас, то смех. Никогда Рашель не казалась ей такой красивой. Должно быть, она уже хлебнула лишнего, но, видно, была из тех, кому выпивка нипочем. Только не очень твердо держалась на ногах и все равно кружилась и кружилась под звуки мазурки, и длинные темно-рыжие волосы метались по спине. Эстер пыталась поймать ее взгляд, но тщетно. Матово-бледное лицо Рашели было запрокинуто, она унеслась куда-то далеко-далеко, подхваченная вихрем музыки и танца. Солдаты и карабинеры окружили танцующих, они смотрели на нее, отхлебывая из стаканов и пуская дым, Эстер даже казалось, что она слышит их смех. У входа теснились дети, стараясь хоть что-то разглядеть, женщины тянули шеи, высматривая светлую фигурку, кружившуюся в танце посреди зала. Иной раз карабинеры оборачивались к дверям, сердито махали руками, и тогда всех словно ветром сдувало. А молодежь так и стояла группой на площади, в сторонке, по другую сторону фонтана. Никто, казалось, и внимания не обращал. Вот от этого-то так отчаянно билось сердце Эстер. Она чувствовала во всем этом что-то неправильное, чувствовала ложь. Люди притворялись, будто им и дела нет, но все они думали о Рашели и ненавидели ее даже сильнее, чем итальянских солдат.

А музыка все играла, гнусавые звуки граммофона, ритмы польки на пианино господина Ферна, хрипловатый голос кларнета, перемешиваясь, плыли в воздухе.

Когда Эстер вышла из гостиницы, перед ней вдруг вырос Гаспарини. Глаза его блестели злым блеском. «Пойдем, — сказал он, — прогуляемся». Эстер покачала головой и пошла вниз по переулку туда, откуда была видна долина. Ей хотелось побыть одной, не слышать больше ни музыки, ни голосов. Гаспарини шел следом, вдруг он схватил ее за руку, притянул к себе, неловко обняв за талию, словно собирался танцевать. Лицо его раскраснелось, галстук мешал дышать. Он наклонился к Эстер, пытаясь поцеловать ее. Эстер ощутила его запах, тяжелый, пугающий и в то же время манящий запах мужчины. Сначала она только отталкивала его, повторяя: «Пусти меня, отстань», потом стала яростно отбиваться, расцарапала ему лицо. Он так и застыл столбом посреди улицы, ничего не понимая. Парни вокруг смеялись. И тут на Гаспарини коршуном налетел Тристан, схватил его за горло, попытался скрутить, но силы оказались неравны: он повис на нем, дрыгая ногами, и Гаспарини легко стряхнул его, да так, что он покатился по земле. «Ах ты, сволочь, — закричал Тристан, — ты опять за свое, я тебе сейчас башку разобью!» Эстер бросилась бежать что было сил по улицам, потом через поля, до самой реки. На берегу она остановилась, сердце громко стучало в груди, билось в горле. Даже здесь, у реки, ей все еще слышалась музыка, грустная и жалобная музыка праздника, звуки кларнета, без конца повторявшего одну и ту же музыкальную фразу на заевшей пластинке, и Рашель все кружилась и кружилась в танце с Мондолони, запрокинув белое лицо, бесстрастное и отрешенное, как у слепой.

Ночи были черны из-за светомаскировки. Наступал комендантский час, и все окна надо было занавесить, каждую щелку заткнуть тряпками, заслонить картоном. Под вечер иногда приходили люди из маки. Они усаживались в тесной кухоньке на лавки вокруг покрытого клеенкой стола. Эстер знала их всех в лицо, но почти никого по имени. Те, что были из деревни и с окрестных ферм, уходили до наступления ночи. Бывали и другие, из дальних мест, из Ниццы, Канн, посланцы отрядов Иньяса Финка, Гутмана, Вистера, Аппеля, заглядывали даже люди из итальянских маки. Один из них очень нравился Эстер. Это был молодой парнишка с такими же рыжими, как у Рашели, волосами, звали его Марио. Он приходил из-за гор, с той стороны, где итальянские крестьяне и пастухи боролись с фашистами. Приходил такой усталый, что почти сразу засыпал в кухне на полу, на диванных подушках. С другими людьми из маки он разговаривал мало. Ему больше нравилось болтать с Эстер. Он веселил ее разными забавными историями, мешая французские и итальянские слова и то и дело хохоча. У него были маленькие глаза удивительного зеленого цвета — змеиные глаза, думала Эстер. Иногда, переночевав в кухне, он на рассвете уводил Эстер гулять вокруг деревни и совсем не боялся итальянских солдат из гостиницы «Терминал».

Ходила она с ним и в луга над рекой. Вдвоем они шли через высокие травы, он впереди, она следом, по протоптанной им тропке. Это Марио первый сказал ей о гадюках. Но сам он их тоже не боялся. Он говорил, что умеет их приручать и может даже наловить сколько угодно, подзывая свистом, как собак.

Однажды утром он увел Эстер еще дальше в луга, за слияние двух рек. Эстер шла позади и с бьющимся сердцем слушала свист Марио, негромкий, тоненький, — никогда еще она не слышала такой музыки. Жар солнца уже клубился в травах, горы вокруг долины казались исполинскими стенами, и где-то на их вершинах рождались облака. Они долго шли по лугу, тихий свист Марио, казалось, доносился со всех сторон сразу, и от этого слегка кружилась голова. Вдруг Марио остановился, вскинув руку. Эстер бесшумно подошла к нему. Марио обернулся, глаза его блестели. «Смотри», — выдохнул он. Сквозь траву, на полосе песка и гальки у реки, Эстер увидела нечто не совсем ей понятное. Она не могла оторвать взгляд от этого зрелища, до того оно было странное. Нечто походило на толстую веревку, сплетенную из двух коротких витых шнурков цвета осенней листвы, и блестело на солнце так, словно только что побывало в воде. Вдруг Эстер вздрогнула: веревка шевелилась! Две гадюки, переплетясь, извивались на песке, и Эстер смотрела на них сквозь траву, охваченная ужасом. Вдруг из живого клубка высунулись две маленькие, приплюснутые головки, она увидела их глаза с вертикальными зрачками, раскрытые пасти. Гадюки, казалось, срослись телами и пристально смотрели друг на дружку, точно в экстазе. Потом снова начали извиваться, скользя по песку между камнями, медленно свиваясь в кольца; клубок постепенно расплетался, оседая вниз, хвосты хлестали воздух, точно плети. Они продолжали извиваться, и, несмотря на шум реки, Эстер, кажется, слышала, как трутся друг о друга чешуйки на их коже. «Они дерутся?» — спросила она шепотом. Марио тоже смотрел на гадюк. Все его широкое лицо, казалось, сосредоточилось во взгляде, в узких, разрезом смахивающих на змеиные, глазах. Обернувшись к Эстер, он сказал: «Нет, у них любовь». Эстер с удвоенным интересом уставилась на гадюк, которые извивались между камнями, вовсе не замечая их присутствия. Это продолжалось долго, очень долго, змеи то замирали, лежа на песке, холодные и неподвижные, как две сломанные ветки, то вдруг вздрагивали и начинали биться, переплетясь так тесно, что не было видно головок. Наконец они распались, унявшись, головками в разные стороны. Эстер отчетливо видела застывший зрачок, похожий на бойницу; дыхание вздымало змеиные бока, и чешуя поблескивала на солнце. Медленно-медленно одна гадюка выпуталась из клубка и, скользнув в сторону, скрылась в густой траве. Когда вторая поползла тоже, Марио засвистел своим странным свистом сквозь зубы, почти не разжимая губ, тоненько, тихо, почти неслышно. Змея приподнялась из травы и уставилась на стоявших перед ней Марио и Эстер. Под ее взглядом у Эстер ёкнуло сердце. Гадюка чуть помедлила, широкая головка замерла под прямым углом к приподнятому телу. Еще миг — и она тоже, скользнув в траву, скрылась из виду.