Пэлем Вудхауз - Том 10. Дживс и Вустер

— Еще чего!

Гасси испустил глубокий вздох и сколько-то времени стоял, молча уставившись на ползущего слизня.

— Вообще-то, — заговорил он наконец, — может, и обойдется. Наверное, я просто зациклился на этом дурацком вручении призов. Может, я не прав, но мне казалось, легче умереть. Понимаешь, мысль о предстоящей тридцать первого процедуре превратила мою жизнь в сплошной кошмар. Я не могу ни спать, ни думать, ни есть… Кстати, вспомнил. Ты так и не объяснил мне, что означает твоя шифровка по поводу сосисок и ветчины.

— Это не шифровка. Я не хотел, чтобы ты объедался, тогда Мадлен поймет, как сильно ты в нее влюблен.

Он глухо рассмеялся.

— Понял. Можешь не волноваться, старик, у меня совсем аппетит отшибло.

— Да, за обедом я это заметил. Высший класс.

— При чем тут высший класс, какой мне от него прок! Я никогда не решусь сделать ей предложение. Духу не хватит, даже если до конца жизни просижу на одних сухарях.

— Послушай, Гасси, так нельзя. Ведь вокруг сплошная романтика. Я думал, шелест листвы…

— Можешь думать что угодно. Не решусь, и все тут.

— Глупости!

— Не могу я. Она такая далекая, такая неприступная.

— Чепуха.

— Нет, не чепуха. Особенно если смотреть на нее сбоку. Берти, ты смотрел на нее сбоку? Какой тонкий, благородный профиль. Сердце так и замирает.

— Ничего подобного.

— А я тебе говорю, замирает. Как посмотрю на нее в профиль, так теряю дар речи.

Он говорил с безнадежным отчаянием, я не видел в нем ни намека на воодушевление и боевой дух. Признаться, я стал в тупик. Эту заливную рыбину расшевелить невозможно. Однако внезапно у меня мелькнула догадка. С присущей мне молниеносной быстротой я понял, что надо делать, чтобы у этого тюфяка развязался язык.

— С ней надо провести артподготовку, — сказал я.

— Что провести?

— Артподготовку. Или удобрить почву. Или протоптать тропинку. Необходима кропотливая подготовительная работа. Вот что я тебе предлагаю: сейчас я вернусь в дом и вытащу твою Бассет на прогулку. Начну толковать о разбитых сердцах, намекну, что одно из них находится неподалеку, прямо здесь, в доме. Не жалея сил, распишу ей все как можно красочней, тут не надо бояться преувеличений. Ты тем временем будешь сидеть в засаде, а примерно через четверть часа появишься на сцене и вовсю пустишься флиртовать. К этому времени чувства у барышни взыграют, и ты с легкостью довершишь дело. Это как вскочить в автобус на ходу.

Помню, нас в школе заставляли учить стихотворение про одного типа по имени Пигмалион, он был скульптор и изваял статую девицы. А эта чертова девица в одно прекрасное утро вдруг возьми да оживи. Представляете, какое страшное потрясение для Пигмалиона. Впрочем, вспомнил я эту историю вот к чему. В стихотворении были такие строчки, если только я ничего не напутал:

Вы поняли, куда я клоню: чтобы описать разительную перемену, произошедшую на моих глазах с Гасси, лучше не скажешь. Лоб у него разгладился, глаза загорелись, рыбьего взгляда как ни бывало; он посмотрел на слизня, который все еще вершил свой бесконечно долгий путь, почти дружелюбно. Чудесное превращение!

— Да, понял. Ты протопчешь тропинку.

— Совершенно верно. Проведу кропотливую подготовительную работу.

— Потрясающая мысль, Берти. Совсем другое дело.

— Верняк. Но помни, потом ты сам должен постараться. Не зевай, не трусь, куй железо, пока горячо, иначе все мои усилия пойдут прахом. Главное, не молчи.

Гасси снова сник. Задышал с трудом, как выброшенная на берег рыбина.

— Понятно. Но о чем, черт побери, мне говорить?

Я с трудом сдержал раздражение. Ведь мы с этим дуралеем вместе учились в школе.

— Господи! Существуют сотни тем. Заговори, например, о закате.

— О закате?

— Вот именно. Половина из твоих женатых знакомых начинала с разговора о закате.

— Но что я скажу о закате?

— Знаешь, на днях Дживс такое о нем отмочил— закачаешься. Мы с ним встретились вечером, когда он выгуливал собаку в парке, и он мне говорит: «Мерцая гаснет вечерний свет, сэр, торжественным покоем воздух дышит». [14] …торжественным покоем воздух дышит. — Т. Грей (1716–1771). «Элегия, написанная на деревенском кладбище» (1751). Можешь прямо так ей и выложить.

— Как-как гаснет?

— Мерцая. Мясо, ель, растяпа…

— А-а, мерцая? Да, неплохо. Мерцая гаснет… торжественным покоем… Очень даже неплохо.

— Потом скажи, что, по-твоему, звезды — это ромашки на лугах Господа Бога. Признайся ей, что ты часто об этом думаешь.

— Но мне подобный вздор никогда в жизни в голову не приходил.

— Разумеется, не приходил. Зато ей приходил. Сморозь ей эту чушь, и пусть только она попробует не почувствовать, что вы с ней родственные души.

— Ромашки на лугах Господа Бога, говоришь?

— Да. Именно. Потом продолжай в том же духе, скажи, что сумерки всегда навевают на тебя грусть. Знаю, ты сейчас возразишь, что ничего они тебе не навевают. Но в данном случае должны навевать как миленькие.

— Почему?

— Вот и она тоже спросит, почему. Тут ты воспользуешься случаем. Скажешь, что влачишь одинокую жизнь. Неплохо бы описать ей вкратце, как ты проводишь вечера в своем Линкольнширском поместье, как уныло бродишь по лугам.

— Обычно я сижу дома и слушаю радио.

— Ничего подобного. Ты уныло бродишь по лугам, грезя о родственной душе, которая бы тебя любила. Потом заговори о том дне, когда она впервые появилась в твоей жизни.

— Как сказочная принцесса.

— Умница, — одобрил я. Признаться, не ожидал подобной прыти от такого сапога. Сказочная принцесса! Здорово завернул!

— А дальше?

— Дальше проще простого. Признайся, что хочешь ей сказать нечто важное, и вперед. Уверен, все пойдет, как по маслу. На твоем месте я бы проделал все эти глупости здесь, в розарии. Общеизвестно, что самый разумный шаг — в сумерки затащить предмет своего обожания в розарий. А тебе неплохо бы для начала немного взбодриться.

— Взбодриться?

— Ну да, пропустить рюмку-другую.

— В смысле, выпить спиртного? Но я не пью.

— То есть как?

— За всю жизнь ни капли не выпил.

Признаться, мною овладели сомнения. Насколько мне известно, чтобы развязать язык, настоятельно рекомендуется влить в себя умеренный мех вина.

Однако, если дело действительно обстоит так, как утверждает Гасси, ничего не попишешь.

— Ладно, придется перебиться газировкой, но тебе необходимо показать все, на что ты способен.

— Я пью только апельсиновый сок.

— Хорошо, пусть будет апельсиновый сок. Скажи, Гасси, положа руку на сердце, неужели ты действительно любишь эту мерзость?

— Очень люблю.

— Тогда и говорить не о чем. А теперь давай вкратце повторим, надо убедиться, что ты правильно запомнил основные положения. Итак, мерцая гаснет вечерний свет.