Пэлем Вудхауз - Том 10. Дживс и Вустер

— Что от меня потребуется? — осторожно поинтересовался я. — Мне не придется целовать младенцев?

— Конечно, нет, тупица ты беспросветный.

— Я слышал, что предвыборные кампании в основном состоят из целования младенцев.

— Да, но целовать их должен бедняга кандидат. Ты будешь ходить по домам и агитировать жителей за Медяка, больше от тебя ничего не потребуется.

— Тогда можете на меня положиться. С этой задачей я справлюсь. Старина Медяк! — сказал я, растрогавшись. — Встреча с ним согреет мне душу, ну, и все такое.

— Душу и все такое ты сможешь согреть уже сегодня. Он на день приезжает в Лондон и хочет с тобой пообедать.

— Ух ты! Прекрасно. В котором часу?

— В полвторого.

— Где?

— В гриль-баре «Баррибо».

— Я буду там. Дживс, — сказал я, повесив трубку. — Помните Медяка Уиншипа, который был для меня когда-то тем же, чем Дамон был для Пифия?

— Да, сэр, конечно.

— В Маркет-Снодсбери идет избирательная кампания, и он кандидат от консерваторов.

— Так я и понял из слов вашей тети, сэр.

— Вы что, слышали, что она говорила?

— Почти беспрепятственно, сэр. У мадам довольно пронзительный голос.

— Это уж точно, пронзает, — сказал я, потирая ухо. — Не легкие, а прямо кузнечные мехи.

— Исключительная сила звука, сэр.

— Неужели тетя пела мне колыбельные, когда я был крошкой? Наверное, нет, иначе я с перепугу решил бы, что взорвался отопительный котел, и вырос заикой. Но все это несущественно, главное — что мы сегодня отбываем к ее шалашу. Я пообедаю с Медяком. В мое отсутствие упакуйте, пожалуйста, всякие там носки-галстуки.

— Слушаюсь, сэр, — ответил он, и мы больше не возвращались к разговору о клубной книге.

Через несколько часов я отправился на свидание, испытывая неподдельную радость. Медяк — мой старинный приятель, может быть, не такой старый, как Копченая Селедка или как Китекэт Поттер-Перебрайт, с которыми я «топтал траву родных полей» [58] …топтал траву родных полей. — Цитата из шотландской песни «Старая дружба» на стихи Р. Бернса. в приготовительной школе, пансионе и университете, но, безусловно, очень давнишний. Мы занимали в оксфордском общежитии соседние комнаты, и не будет преувеличением сказать, что с той минуты, как он заглянул ко мне за сифоном для газировки, мы с ним стали как родные братья и оставались столь же близки после того, как покинули этот центр науки.

Долгое время он был видным членом клуба «Трутни», приобретшим широкую известность благодаря своей неуемности и заводному темпераменту, но внезапно он отстранился от дел и переселился в деревню — как ни странно, в Стипл-Бампли, графство Эссекс, где находится обиталище моей тети Агаты. Говорят, виной тому была его помолвка с некой своевольной девицей, которая отрицательно относилась к его членству в клубе. Подобные девицы встречаются всюду и везде, и, по-моему, лучше держаться от них подальше.

Естественно, эти обстоятельства нас разлучили. Он не приезжал в Лондон, а я, конечно, ни разу не наведался в Стипл-Бампли. В места, где можно повстречать тетю Агату, я не ездок. Лезть в петлю, ей-богу, смысла не вижу. Но Медяка мне очень не хватало. Как говорится, «о если бы коснуться исчезнувшей руки.» [59] …о если бы коснуться исчезнувшей руки. — Цитата из стихотворения А.Теннисона «У моря».

Войдя в «Баррибо», я встретил его в холле, где до обеда пропускают стаканчик, чтобы потом пройти в гриль-бар, и после приветствий вроде «Кого я вижу!» и «Сколько лет, сколько зим» — неизбежных, когда две исчезнувшие руки, которые были разлучены много лет, вновь ощупывают друг друга, — он спросил меня, не хочу ли я прогреть горло.

— Я тебе компанию не составлю, — сказал он. — Не то что я заделался трезвенником — немного легкого вина за ужином выпить могу, — но моя невеста хочет, чтобы я отказался от коктейлей. Говорит, от них сосуды теряют эластичность.

Если вы собираетесь спросить, не поморщился ли я в тот момент, то спешу заверить вас, что поморщился. Его слова косвенно свидетельствовали о том, что, уехав, он оказался под каблуком у красотки с дурным характером и что она и вправду своевольная девица. В противном случае она бы не стала так бесцеремонно отталкивать чашу от его уст. Она явно сумела сделать так, что ему даже нравилось такое обращение: в его словах звучала не мрачная злоба человека, раздавленного железной пятой, а собачья преданность. По-видимому, он смирился и не возражал, чтобы им помыкали.

Я-то, подумалось мне, совершенно иначе вел себя в бытность женихом Флоренс Крэй, властолюбивой дочки моего дяди Перси. Наша помолвка быстро превратилась в размолвку; Флоренс переиграла и обручилась с типом по фамилии Горриндж, который писал верлибры. Однако, пока я был ее женихом, я чувствовал себя одной из тех чернокожих рабынь, над которыми измывалась Клеопатра, и меня это, мягко говоря, раздражало. Медяк же, судя по всему, и не думал раздражаться. Когда человек чем-то раздражен, это сразу видно, а тут я ничего такого не заметил. Похоже, он считал монарший запрет на коктейли лишним доказательством того, что она ангел милосердия, неустанно радеющий о его благе.

Вустеры предпочитают не пить в одиночестве, особенно если кто-то рядом наблюдает, не теряют ли эластичность их сосуды, поэтому я отказался от возлияния (с неохотой, поскольку страдал от жажды) и с ходу перешел к главному вопросу повестки дня. По дороге в «Баррибо», как вы догадываетесь, я углубился в размышления о баллотировке Медяка в парламент и теперь хотел знать, что за этим начинанием кроется. Оно казалось мне нелепым.

— Тетя Далия говорит, ты поселился у нее на время предвыборной кампании, чтобы легче было добираться до Маркет-Снодсбери и умасливать там избирателей.

— Да, она любезно пригласила меня к себе. Они с моей мамой вместе учились в школе.

— Да, она мне говорила. Интересно, была ли она в то время такая же краснощекая, как теперь? Ну, и как тебе нравится в гостях?

— Там просто чудесно.

— Все по высшему разряду. Песчаная почва, центральное водоснабжение и канализация, большой парк. И, конечно, стряпня Анатоля.

— О! — воскликнул Медяк, и я думаю, он почтительно снял бы шляпу, если бы только она была у него на голове. — Очень одаренный человек.

— Повар божьей милостью, — согласился я. — Его обеды должны придать тебе сил для предвыборной борьбы. Как идет кампания?

— Успешно.

— Ты уже целовал младенцев?

— О! — вновь воскликнул он уже с дрожью в голосе. Я почувствовал, что задел его больное место. — Знал бы ты, Берти, как эти субчики-младенцы пускают слюни. Но отступать нельзя. Мой помощник говорит, чтобы я ни перед чем не останавливался, если хочу победить на выборах.