Панас Мирный - Гулящая

Ждет и Приська свою. А ее все нет! Мысли, как черви, шевелятся в голове, подтачивают ее больное сердце, подрывают последние силы. Вот уже третий день она думает, как попасть в город. Ложась спать, решает: завтра... завтра непременно соберусь... А назавтра жизнь снова ставит свои препятствия: с чем туда сунуться, да и к чему? И снова мучительные думы терзают ее до вечера; целый день держат ее в своих клещах, чтобы к вечеру внушить несбыточную надежду на завтра.

Так, откладывая со дня на день, и не пошла она в город. На третий день из волости прибежал староста и напустился на нее с бранью.

– Все на нас полагаетесь! – кричал он. – А кому это дело ближе – жене или старосте? Постыдилась бы! У меня своих дел не оберешься: что ни день из-за вас, чертей, в волость тягают, а тут еще в город иди, признавай всякого пьяницу, который замерзнет на свалке!..

Через три дня он снова пришел; принес новые сапоги, узелок с солью и платок.

– И денег, – говорит, – пять рублей было, но их на подушную в волости оставили.

– Там же только три рубля им следовало, – сказала Приська.

– Это не мое дело. В волости оставили. Поди сама, там узнаешь.

Староста ушел. Приська глядит на приношения – вот что теперь осталось от Филиппа!.. А Христя еще подливает масла в огонь, говорит матери:

– И платок новый купили, и сапоги... да такие маленькие и красивые! Кому же? А это – соль. Еще что-то в узелке есть.

Она вынула какую-то пачку и начала ее развертывать. Глаза ее разгорелись, когда она увидела три шелковые ленты, сережки с подвесками. Это уже только ей куплено!..

– Смотрите, мама, что отец мне купил, – говорит она матери.

Приська молча отвернулась. Ей горько было слушать слова дочери, больно глядеть на эти покупки. Во что они обошлись? Она, словно окаменевшая, глядела на все это, припоминая случившееся.

Миновала еще неделя. Дни и ночи ползли, как черви, все дальше и дальше отодвигая в прошлое постигшее Приську несчастье. Оно еще, правда, было близко, смотрело на нее своими мертвыми глазами; но, с другой стороны, и жизнь не оставляла ее в покое, она властно стучалась, заводила свою бесконечную песню.

Вот скоро праздник – Рождество... Ежегодно, как ни горька была ее жизнь, а к кутье и кусок рыбы отыскивался, и пироги; ради Рождества и колбасу покупали. А теперь? Где все это взять? А как тяжело ничего не иметь к празднику? Так горько было Приське от этих дум, точно она полыни наелась. Она вспомнила о деньгах, оставленных в волости. За что они удержали лишних два рубля? Разве не все с нас взяли, что нужно было? Пойду, пойду, свое возьму. На гривенник колбасы куплю. Здор кабана колет, за гривенник отдаст колбасу... Может, он или кто-нибудь другой поедет в город – попрошу солонины купить... тоже на гривенник... еще на черный день останется.

На другой день она пошла в волость.

– Тебе чего? – спрашивает старшина.

– За деньгами, – кланяясь, отвечает Приська.

– Какие тебе деньги?

Приська сказала.

– Деньги взял Грыцько. Он сказал, что так и следует. Иди к нему.

Но как же ей идти к Грыцько после горькой обиды, которую он ей нанес? Нет, она ни за что не пойдет. С какой стати ей идти к нему, если деньги прислали в волость?

– А может, Грыцько сам придет в волость, а то к нему идти... и дойду ли я? – говорит Приська.

– Может, и придет. Дожидайся.

Приська присела на крыльце. В волости суета, беготня: один идет туда, другой выходит, третьего ведут... Прыщенко важно выступает и, сверкая глазами, спрашивает: «Ну что, взял?» За ним Комар, низко наклонившись, глухо бубнит: «Засыпал деньгами, а ты еще спрашиваешь, взять ли? Да еще погоди хвастать... что еще посредник скажет». «Сунься, сунься к посреднику, – кричит Прыщенко. – И посредник тебе напоет!..» И пошли со двора.

За ними выходит Луценчиха, багрово-красная, и сердито ворчит:

– Что это за суд? Какой это суд? Три дня продержали, еще три дня сиди! Дома полный разор, а он одно – сиди! Где это видано – неделю держать человека в холодной?...

– Гляди, как мужа жалеет; сама пришла вызволять... соскучилась! – донеслось из толпы.

Луценчиха презрительно оглядела толпу, плюнула и удалилась; хохот сопровождал ее.

«Всюду свое горе, – думала Приська, – а чужим только смех».

– А вот Грыцько череду за собой ведет! – сказал кто-то.

Приська глянула. По дороге, размахивая палкой, шел Грыцько, а за ним плелись, понурившись, человек десять крестьян.

– И это все на отсидку, – заметил другой.

– Конечно! – добавил третий.

Кое-кто захохотал.

Грыцько приблизился к крыльцу. Среди следовавших за ним Приська узнала Очкура, Гарбуза, Сотника, Воливоду. Подойдя к крыльцу, Грыцько поздоровался.

– Тут старшина?

– Тута.

Он вошел в помещение волости и вскоре вернулся оттуда вместе со старшиной.

– Вы почему не платите подушной? – крикнул тот.

– Помилуйте, Алексеич! Разве вы не знаете, какая осень была? Заработка никакого!

– А на пропой есть? – крикнул старшина.

– Из шинка не вылезают, – тихо сказал Грыцько.

– В холодную их! – приказал старшина.

Десятники повели всех в холодную. У Приськи заколотилось сердце. «Ну за что, про что? – стучало у нее в голове. – Разве они виноваты, что не было заработков? Господи, доколе же они будут с бедных людей шкуру драть? И что им поможет, если они будут держать людей в холодной?» Раньше ей никогда не верилось, когда Филипп, бывало, рассказывал, что его хотели посадить в холодную и он еле отпросился. Теперь она все это видела своими глазами. И Луценко сидит за то же. Она слышала, как ему угрожал Грыцько. Видно, Луценчиха жаловалась, да ничего не вышло, только посмеялись над нею. Они и над этими несчастными смеются. Ни жалости, ни сердца нет у них!.. Настоящие собаки, прости, Господи!

Задумавшись, она и не слышала, как старшина допрашивал Грыцька.

– А ты зачем с этой два рубля удержал?

– С кого? – словно не знал, о чем идет речь, в свою очередь спросил Грыцько.

– Хозяйка! Как тебя? О тебе говорят, – сказал ей кто-то из стоявших поблизости.

Приська поднялась и подошла к старшине.

– С нее? – спросил Грыцько.

– Да.

Грыцько усмехнулся.

– Вы же знаете, что мне пятирублевую бумажку дали, сдачи не было. Два рубля у меня осталось; я ей отдам.

– Так вот у него твои деньги, – сказал ей старшина и пошел в канцелярию.

Грыцько двинулся за ним. Приська потянула его за рукав.

– Когда же ты отдашь деньги, Грыцько? – тихо спросила она.

– Тьфу! Как собака пристала! – огрызнулся Грыцько. – Когда будут – отдам. Я про них забыл и отдал вместе с подушной.

– Как же это, Грыцько? С меня следовало три рубля, а ты пять взял.

– Знаю, что три. Я три и посчитал, а пять отдал.

– А мне кто отдаст?

– Кто? Известно, свои придется выложить.