Панас Мирный - Гулящая

Странно слышать все это Христе. Давно ли она покинула село, а вот какие перемены произошли... Федор женился, Тимофей – тоже, Карпо разбогател... О, этот Карпо давно был себе на уме! Какое он имел право снести хату? Хоть бы спросил у меня... А он вот что... Шинок завел... Христю это задело за живое.

Свирид еще многое рассказал, но она уже слушала его рассеянно.

– Когда уж ты женишься? – спросила Марья Свирида, когда он наконец умолк.

– Невесты никак не найду.

– Девчат тебе мало?

– Кабы хоть одна на тебя была похожа, так и быть, полез бы в петлю.

– Что я? Старая баба.

– Старая, да молодого жара много еще у тебя.

– Был когда-то, да погас; теперь один только пепел остался.

– Небось и пепел горяч, – сказал Свирид, хлопнув ее по плечу.

– А чтоб тебе! – огрызнулась Марья.

– Что, забрало? – смеясь, сказал Свирид.

– Еще и смеется! – крикнула Марья и бросилась с кулаками на Свирида. Тот нагнулся, и она начала тузить его по спине.

– Да сильнее! Не бойся! – подзадоривал ее Свирид и, внезапно выпрямившись, обнял Марью и прижал ее к себе.

У Марьи закружилась голова, а Свирид поднял ее и начал кружить по кухне.

– Что тут делается? – послышался голос хозяйки.

Свирид быстро выпустил Марью и, растерявшись, стоял посреди комнаты.

– Да вот он, чертяка, – сказала Марья. – Пришел к Христе... земляк... поклон ей принес.

– Но не ей, а тебе их передает, – сказала хозяйка и затворила дверь.

– Видишь, я говорила тебе, чтоб не шумел, – сказала Марья.

– А я знал, что их там черт поднимет. Ну вас, еще влопаешься тут. Пойду! Где моя шапка?

– Ты без шапки пришел.

– Нет, будто в шапке.

Шапка лежала на нарах. Марья стремительно схватила ее и бросила на печь.

– Не давай! – крикнула она Христе. – Пусть уходит без шапки.

– Не пойду.

– Тут останешься?

– Останусь.

– Ну да. Нужен ты здесь.

– А чем я плох? Что я, у Бога теленка съел?

– Может, и съел! – Марья громко хохочет.

– Гляди? Мне говорит – не смейся, а сама хохочет на весь дом... Ну вас! Надо подальше от греха. Христя, брось мне шапку.

Марья не успела оглянуться, как шапка уже была в руках Свирида.

– Ну, прощайте... – сказал он.

– Иди к бесу!

– Да хоть бы проводила.

– Собак боишься?

– Боюсь.

Марья вышла вслед за Свиридом. Вернулась не скоро, вся мокрая.

– На дворе такое делается – страшно, – проговорила она, взбираясь на печь.

Христя молчала.

– Ты чего загрустила? – спросила ее Марья.

Христя начала жаловаться на свою горькую долю. Одна память осталась от родителей – хата, так и ту снесли.

– А зачем ты ее бросила?

– Так я ж надеялась на добрых людей, им оставила.

Разговор не клеился.

Христя сидела молча, Марья по временам вздыхала.

На следующий день Марья ушла с вечера и вернулась далеко за полночь. Христя почувствовала, что от нее пахнет вином. На третий день Марья была встревожена, словно ждала чего-то. Христя рано легла спать и быстро уснула. Ее разбудил какой-то шорох, она прислушалась, и до ее ушей донесся шепот.

– Марья! – окликнула ее Христя.

Шепот замер.

– Марья! – еще громче крикнула Христя.

– Что тебе?

– Кто-то шептался в хате... Ты слышала?

– Тише! – сказала Марья. – Это мой брат.

– Какой?

– Здравствуй, землячка, – сказал кто-то вполголоса.

– Тссс! – зашипела Марья.

– Чего там? Не бойся! Христя – землячка! – сказал тот же голос.

Христя узнала его – это был голос Свирида. Она повернулась к стене, закрыла голову свиткой и вскоре уснула.

На другой день Марью рассчитали.

– Я не хочу, чтобы ты в мой дом хахалей водила, – сказала хозяйка.

– Не хотите, и не надо! – огрызнулась Марья. – Я и сама не хочу у вас быть. Оставайтесь с теми, кого вам легко обдурить.

– Молчи, а то я тебе рот заткну! – пригрозил пан.

Марья ушла не простившись. Христя осталась одна. Во время ссоры она не посмела сказать хозяйке, что одна не управится и в комнатах и на кухне. Тоску и страх испытывала Христя; у ней было такое чувство, точно она попала в неволю; теперь с ней могут сделать все, что угодно: бить, терзать, и никто ее не пожалеет, никто не заступится; одна, словно былинка в широком поле, щепка среди бушующего моря!.. От страха и тревоги Христя ходила сама не своя. Она так растерялась, что даже мыслей собрать не может, они словно разбегаются врассыпную.

– Не спеши так, Христя, – говорит ей Пистина Ивановна, – сделай сперва одно и тогда уж за другое принимайся, а будешь хвататься сразу за все, только время потеряешь, а дела не сделаешь. Это потому, что ты еще к порядку не приучилась; а вот как привыкнешь, все у тебя спориться будет... Ты не думай, Христя, что будешь работать за прежнюю плату, мы тебе прибавим.

– Тяжело одной, не управлюсь, – робко произнесла Христя.

– Это только тебе кажется... А когда будет много работы, я тебе помогу, и у меня две руки.

Христя ничего не ответила, только подумала: руки-то у тебя есть, да чьими придется жар загребать?

Она так захлопоталась на кухне, что еле успела обед приготовить. А тут еще пан все время звал ее: то убери, это подай.

– Ты не тормоши ее, ради Христа! – заступилась за нее хозяйка. – Если затормошишь, тогда уж ладу не жди.

Проценко сидел за обедом грустный и молчаливый, порою он только сочувственно посматривал на Христю.

Возвращаясь в свою комнату, он спросил ее:

– Так вы теперь, Христина, одни остались?

Сердце у нее ускоренно забилось. Она вся задрожала, лицо у нее начало дергаться. Она выскочила в сени, чтобы не расплакаться у него на глазах.

Эта беготня, суета с утра до ночи так ее утомили, что она к вечеру чувствовала себя ни на что не годной; руки и ноги ныли; голова словно свинцом налита; в глазах – туман. Подав самовар, она присела на нары отдохнуть, прислонилась к косяку и незаметно задремала.

И снится ей, будто перед нею высокая гора, поросшая редким лесом и густой бархатистой травой; под горой, обвивая ее голубой извилистой лентой, вьется речка. За нею далеко-далеко распростерлась долина – глазом не охватишь этого зеленого простора, сливающегося на горизонте с небесной лазурью. Христя всходит на самую вершину горы и озирается кругом. Полдень. Солнце в зените, его лучи золотят траву и просвечивают реку до самого дна; вот качаются зеленые водоросли; темнеет омут; медленно плывет черепашка; вон там пиявка виднеется, а там играет рыба. И сколько ее! Целая стая: спинки черные, бока золотистые, а глаза с красными ободками. «Спущусь к речке, полюбуюсь, как рыба играет, а может, искупаюсь... – думает Христя. – Там, верно, хорошо купаться: вода чистая, дно песчаное. Пойду!» Христя спускается с горы. Скользко! Как бы не упасть. Христя с трудом держится на ногах, словно ее подталкивают в спину... Над водой склонилась верба, погрузив концы своих ветвей в воду. Под нею – тень и прохлада. Если раздеться там – никто не увидит, а придет кто-нибудь, есть где укрыться. Христя бежит. На берегу она видит: самая большая ветвь на вербе надломилась и почти касается земли; маленькие веточки так сплелись, что образовали настоящий шалаш, словно их плела чья-то рука; даже земля в нем устлана листьями. Тут, верно, кто-то живет. Но Христе до этого дела нет. Она оглянулась – кругом никого. «Это, видно, девчата такое убежище сделали, – думает она. – Вот и тропинка от самой воды до шалаша явором выложена, чтобы не запачкать ног после купанья. Надо скорее раздеться, пока никого нет!»