Панас Мирный - Гулящая

– А вот и Колесник! – сказал Кныш, заглянув в раскрытое окно отдельного кабинета.

Колесник и Наташа сидели на плюшевом диванчике около небольшого столика, на котором было наставлено много всякой снеди и бутылок. Обняв Наташу, Колесник прислонился головой к ее плечу и, казалось, дремал, а она его хлопала по щеке.

Проценко первый приблизился к окну.

– Здравствуйте, мамзель! – сказал он.

– Здравствуйте, мосье! – ответила Наташа, пристально взглянув на него.

– Мы, кажется, знакомы. Я где-то видел вас.

– Спросите у Пистины Ивановны! Она все расскажет! – отрезала Наташа и, быстро поднявшись, опустила штору.

Проценко, словно пораженный громом, долго не мог прийти в себя. Он готов был броситься в окно и разбить голову этой шлюхе. Но Кныш, заметив его состояние, поспешно оттащил Проценко от окна.

– Дрянь... и смеет так отвечать! – крикнул Проценко.

А из-за шторы донесся звонкий голос:

– Папаша! Папаша, поедем к тебе.

Вскоре после этого все увидели, как пьяный Колесник, взяв под руку Наташу, повел ее к выходу, кликнул извозчика, и они уехали.

– Кого это она назвала? – допытывался Рубец у Проценко, который ходил по саду точно в воду опущенный. – Мне послышалось – будто имя моей жены.

– А так, сдуру сболтнула первое, что ей взбрело в голову, – сказал Кныш. – Разве эти шлюхи о чем-нибудь думают?

Проценко не проронил ни слова. Вскоре он позвал официанта, расплатился с ним и ушел домой. Идя по затихшим улицам, он невольно вновь задумался над словами арфистки. «О какой она Пистине Ивановне говорила?» Кроме жены Рубца, у него не было больше знакомых женщин с таким именем. Он действительно когда-то заигрывал с женой Рубца, но откуда ей это известно. Колесник успел рассказать?

И, дойдя до дому, он с такой силой дернул звонок, что по улице покатилось эхо.

– Номер! – раздался окрик Колесника в вестибюле лучшей гостиницы, куда он вошел вместе с Наташей. Ее лицо было закрыто густой черной вуалью.

– Семейный?

– Конечно. Видишь – я не один.

– Пять с полтиной.

– Веди! А не запрашиваешь?

– Да я так. Кому как угодно. Может, дорогой будет, есть и подешевле, – оправдывался лакей.

– Веди! – проговорил Колесник.

Лакей повел их по тускло освещенному коридору. Он побежал вперед, а Колесник неторопливо следовал за ним, ведя под руку Наташу и громко скрипя сапогами.

Дойдя до одной двери, лакей открыл ее ключом и зажег свет.

– Этот? – спросил Колесник.

– Самый аристократический, – сказал лакей.

Стены были оклеены голубыми обоями; на дверях – тяжелая голубая портьера, на окнах – узорчатые занавеси; мягкая мебель с голубой обивкой довершала обстановку, и весь номер производил впечатление уютного голубого гнездышка. Большое зеркало в бронзовой раме, в котором отражалась комната, словно удваивало ее. Колесник грузно опустился в кресло и начал оглядывать мебель.

– Красиво, черт побери! – сказал он.

– А спальня где? – спросила Наташа.

– Вот, – указал он на другую портьеру, тщательно прикрывшую боковую дверь.

– Посмотрим, – сказала Наташа и скрылась за портьерой.

Лакей понес за ней свечу.

– Ничего, хорошо, уютно, – вернувшись, сказала она. – Только, друг мой, еще так рано – не напиться ли нам чаю?

– Самовар! – распорядился Колесник. Лакей мигом убежал, и только слышно было, как стучат в коридоре его тяжелые башмаки.

– Это я, папаша, так, чтобы не дать лакею понять, что я не твоя жена.

– О, да ты лукавая! – сказал Колесник, погрозив ей пальцем.

Наташа начала его тормошить, да так, что он совсем запыхался.

– Хватит! Хватит! – взмолился он.

– А твоя жена жива? – спросила Наташа погодя. – Она живет в городе Н...?

Колесник с удивлением взглянул на нее.

– Кто тебе это сказал? – спросил он.

Она захлопала в ладоши и, засмеявшись, сказала:

– Ты думаешь, я твоей жены не знаю? Я все знаю. А как я отбрила сегодня Проценко!

– Так ты и Проценко знаешь?

– И Проценко, и Рубца, и Кныша. Всех вас, чертей, знаю как свои пять пальцев.

– Откуда?

Она неестественно засмеялась.

Лакей принес самовар. Пока он расставлял посуду, Наташа была сдержанной и молчаливой, а когда он ушел, снова начала хохотать. Потом заварила чай, принялась мыть и перетирать посуду. Ее розовые пальчики, как мышата, бегали и мелькали перед глазами Колесника.

– Так почему ты все это знаешь? – спросил Колесник.

Она словно не слышала его вопроса. Оттопырив губы и моя в полоскательнице стакан, она тоненьким голоском замурлыкала веселую песенку – тру-ля-ля, тру-ля-ля...

– Ты слышала?

Наташа грустно взглянула на Колесника и тяжело вздохнула. Потом вытерла стакан, прошлась по комнате и, остановившись перед Колесником, произнесла задыхающимся голосом:

– Я вина хочу. Вина!

– Так почему ты раньше не сказала?

Схватив звонок со стола, Колесник неистово зазвонил.

Прибежал лакей.

– Вина! – крикнул Колесник.

– Красного, – шепотом прибавила она. – Я люблю с чаем пить.

Колесник добавил:

– Да хорошего, старого, и бутылку рому.

– Я думала, что ты не согласишься, – сказала она, когда лакей ушел.

– Для тебя? Проси все, что хочешь. Ты думаешь, что я стану скаредничать в мелочах?

– Люблю молодца за нрав, – сказала она. – А что деньги? Человека за них не купишь. И я такая. Сколько через мои руки прошло всякого добра? А где оно? Раздала. Все, что было, то сплыло. Однако – живу.

– Ну, я своего не упущу, – сказал Колесник, – благодаря глупым панам, выбравшим меня в члены, я теперь могу спокойно жить. Хоть, может, и больше не выберут, а Веселый Кут и две тысячи десятин кого угодно успокоят навек. Буду теперь хозяином.

– Ты купил Веселый Кут?

– Да.

– Это недалеко от Марьяновки?

– Тот самый. А ты откуда Марьяновку знаешь?

Она только вздохнула. Лакей принес вино, ром, поставил на стол и бесшумно скрылся.

– Ты что, из тех краев? – спросил Колесник.

– Много будешь знать – скоро состаришься, – ответила она, придвигая к нему стакан чаю, наполовину смешанного с ромом.

– Да... Эх! Кабы сбросить двадцать лет... а то одно только горе, – сказал Колесник.

Наташа с жадностью принялась пить. Чай, наполовину разбавленный вином, утолял жажду. Осушив стакан, она сказала:

– Я еще буду пить.

И налила еще больше вина в стакан. Медленно отхлебывая обжигающий напиток, она все больше краснела, – хмель заметно сказывался и на ее лице, и в движениях, и в разговоре.

– А ну, пройдись по одной доске, – сказал он, смеясь.

– Думаешь – не пройдусь? Так вот же тебе! – Схватив свечу, она поставила ее на пол. Потом, подняв еще выше свое короткое платье, медленно зашагала. – Гляди же! – крикнула она.

Она мелкими шажками прошлась по комнате. Потом закружилась вокруг него и в изнеможении упала. Он с трудом поднял ее и положил на диван.