Грэм Грин - Последний шанс мистера Ливера

Мистер Ливер лежал на койке, мысли его перескакивали с одного на другое, и сон не шел. Он снова подумал: от такой штуки, как ришта, не умирают. На ноге появляется болячка, и когда опускаешь ногу в воду, то видно, как оттуда сыплются яички. Надо ухватить червя за кончик, как нитку, и, наматывая на спичку, вытягивать из ноги, но только так, чтобы не порвать — иногда он добирается до самого колена. Слишком я стар для этой страны, подумал мистер Ливер...

Он приподнял сетку, встал на пол (опять босиком — на песчаных блох ему было уже наплевать) и потянулся к ящику с лекарствами. Ящик, разумеется, оказался запертым, и ему пришлось открыть чемодан и достать ключ из кармана брюк. К тому времени, когда он отыскал наконец снотворное, нервы его были напряжены до крайности, и он проглотил сразу три таблетки. Благодаря этому он погрузился в глубокий сон без сновидений, а проснувшись, обнаружил, что во сне почему-то вытянул руку и приоткрыл москитную сетку. Если бы в хижину залетел хоть один москит, он укусил бы его непременно, но москитов здесь, разумеется, не было.

...Был уже одиннадцатый час, когда ему дали новых носильщиков. Сразу было видно, что ни один из них идти не хочет. Чтобы отыскать Дэвидсона до наступления темноты, надо было идти в палящую полуденную жару. Он надеялся, что вождь как следует растолковал им, куда они идут. Впрочем, как знать! Объясниться с ними не было никакой возможности, и, когда они стали спускаться по восточному склону холма, он почувствовал себя так, словно шел в полном одиночестве.

Они сразу же углубились в лес. Лес всегда вызывает ощущение первозданности и красоты, живой стихии, но либерийский лес — просто унылый зеленый хаос. Идти приходилось по узкой тропе, примерно в фут шириной, сквозь бесконечные заросли спутанных лиан, и казалось, что они не растут здесь, а увядают. Вокруг не было никаких признаков жизни, лишь наверху, в невидимом небе, изредка пролетали большие птицы, и крылья их поскрипывали, как несмазанные двери. Никакого просвета, никакого простора для глаз, никакой смены пейзажей. Утомляла не столько жара, сколько надоедливое однообразие. Все время надо было придумывать, о чем бы еще подумать, но даже на мысли об Эмили не удавалось сосредоточиться более трех минут подряд.

Когда тропу пересекал ручей и мистеру Ливеру приходилось забираться на спину одного из носильщиков, это было приятной переменой, развлечением.

Чувства его притупились и не фиксировали ничего, кроме скуки. Однако они зафиксировали явное облегчение, которое он испытал, когда первый носильщик указал ему на прямоугольную яму, выкопанную у самой тропинки. Мистер Ливер понял: этим путем шел Дэвидсон. Он остановился, чтобы взглянуть на яму. Она напоминала могилу, вырытую для человека небольшого роста, но была глубже обычной могилы. Внизу, футах в двенадцати, чернела вода, и деревянные колья, подпиравшие стены, чтобы они не осели, уже начали гнить: вероятно, яма была вырыта после дождей.

Одного вида этой ямы было, пожалуй, недостаточно, чтобы мистер Ливер снова принялся строить планы и подсчитывать возможную прибыль от новой дробилки. Он привык к крупным промышленным концернам, к виду рудничных копров, к дыму заводских труб, длинным рядам закопченных домишек, прижавшихся друг к другу задними стенками, к кожаным креслам в конторе, хорошим сигарам, условным масонским рукопожатиям, и снова, как тогда в конторе у мистера Лукаса, он почувствовал, до чего низко он пал. Словно ему предстояло заключить коммерческую сделку возле ямки, выкопанной ребенком в заброшенном и заросшем саду; мысли о процентах потускнели в горячем и влажном воздухе. Он покачал головой: расстраиваться не стоит — яма вырыта давно. С тех пор дела Дэвидсона, наверное, успели наладиться. Было бы вполне разумно предположить, что золотая жила, один конец которой разрабатывали в Нигерии, другой — в Сьерра-Леоне, проходит и через Либерию. Даже самые крупные рудники начинаются с обыкновенной ямы.

Бельгийская компания (он беседовал с ее директором в Брюсселе) полна уверенности, и ей надо только одно: получить от своего агента на месте подтверждение, что дробилку можно использовать в здешних условиях. Только подпись, больше мне ничего не нужно, думал он, глядя вниз, на черную воду.

Пять часов пути, говорил вождь, но прошло уже шесть, а они продолжали идти. Мистер Ливер ничего не ел: ему хотелось сперва добраться до Дэвидсона. Весь день он шел пешком по жаре. Заросли защищали его от прямых лучей солнца, но они не пропускали свежего воздуха, и хотя на редких прогалинах листва сморщилась под слепящими лучами, все же казалось, что там прохладнее, чем в тени, потому что дышалось там немного легче.

В четыре часа жара спала, но мистер Ливер стал бояться, что им не найти Дэвидсона до темноты. Болела нога: прошлой ночью под ноготь забралась песчаная блоха, — и теперь боль была такая, словно кто-то держал у самого пальца зажженную спичку. В пять часов они набрели на труп африканца.

На небольшой расчищенной площадке среди запылившейся зелени мистер Ливер заметил еще одну прямоугольную яму. Он посмотрел вниз и содрогнулся, встретив ответный взгляд мертвых глаз, фосфорически белевших в черной воде. Труп согнули почти вдвое, чтобы втиснуть в яму: она была слишком мала для могилы, и к тому же тело сильно раздулось. Оно казалось водяным пузырем, который можно проткнуть иглой. Мистер Ливер почувствовал усталость и дурноту. Пожалуй, он поддался бы соблазну и повернул обратно, если бы можно было вернуться в деревню до темноты; но теперь оставалось только одно — идти вперед. К счастью, носильщики не заметили трупа. Он дал им знак двигаться дальше и заковылял вслед за ними, спотыкаясь о корни, с трудом преодолевая дурноту. Сняв шлем, он стал им обмахиваться. Его широкое жирное лицо взмокло и побледнело. Никогда прежде ему не доводилось видеть неприбранное тело. Его родители, обмытые и обряженные, покоились в гробу с закрытыми глазами; они «спали вечным сном» в полном соответствии с надписью на их надгробиях. Но эти белые глаза и раздувшееся лицо совсем не наводили на мысль о сне. Мистер Ливер охотно прочитал бы молитву, но среди этих безжизненных, однообразных зарослей молитва казалась чем-то неподобающим, она просто была неуместной.

С наступлением сумерек в лесу появились слабые признаки жизни: в сухих травах и ломких ветвях обитали живые существа, пусть всего-навсего обезьяны. Их выкрики и лопотанье доносились со всех сторон, но стало уже темно, и разглядеть их было невозможно, так чувствовал бы себя слепой среди охваченной страхом толпы, которая не в силах объяснить, что ее напугало. Носильщиков тоже охватил страх. Они бежали за прыгающим пламенем фонаря, сгибаясь под пятидесятифунтовой поклажей, и их огромные плоские ступни хлопали по пыли, как сброшенные перчатки. Мистер Ливер напряженно прислушивался, не появятся ли москиты — в эту пору вполне можно было бы их ожидать, — но он не слышал ни одного.