Грэм Грин - Можете вы одолжить нам своего мужа?

И тем не менее, я не мог настаивать. Не брал ли я на себя слишком много? Возможно, это был только вопрос нервозности первой ночи; возможно, через некоторое время эти трое вернутся, тихие, смущенные, и теперь у Тони будет синяк под глазом. Мне бы очень хотелось увидеть это; эгоизм слабеет, когда его подавляет любовь, и я был бы рад, мне кажется, видеть ее счастливой.

Итак, мы вернулись в отель, почти не разговаривая, и она пошла в свой номер, а я к себе. В конце концов это оказалась не трагедия, а комедия, и даже фарс, вот почему я дал всему этому каскаду воспоминаний фарсовый заголовок.

Моя возрастная сиеста была неожиданно прервана телефонным звонком. В течение некоторого времени, обескураженный темнотой, я не мог найти выключатель. Нащупывая его, я сшиб свой ночник — телефон продолжал звонить, я пытался поднять аппарат и опрокинул стакан для полоскания зубов, из которого я пил виски. Светящийся циферблат моих часов показывал, что сейчас 8.30. Телефон продолжал трезвонить. Я снял трубку, но в этот момент свалилась пепельница. Я не смог растянуть шнур до уха и поэтому крикнул в направлении телефона:

— Алло!

С пола донесся слабый звук, который я интерпретировал, как:

— Это Вильям?

Я крикнул:

— Погодите, — и теперь, когда я наконец окончательно проснулся, я сообразил, что выключатель находится у меня над головой (в Лондоне он был над столиком у кровати). Пока я зажигал свет, с пола доносился слабый назойливый звук, похожий на скрип сверчка.

— Кто это? — спросил я довольно сердито, а затем я узнал голос Тони.

— Вильям, что там случилось?

— Ничего не случилось. Где вы?

— Но только что был ужасный шум. У меня чуть не лопнула перепонка.

— Это пепельница, — сказал я.

— Вы обычно кидаетесь пепельницами?

— Я спал.

— В 8.30? Вильям! Вильям!

Я спросил:

— Где вы?

— В маленьком баре в местечке, которое миссис Кларенти назвала бы Монти.

— Вы обещали вернуться к обеду, — сказал я.

— Поэтому я и звоню вам. Я человек обязательный, Вильям. Не могли бы вы передать Пупи, что мы немного задержимся? Пообедайте с ней. Поговорите с ней так, как только вы можете. Мы будем к десяти.

— Произошла авария?

Я услышал, как он радостно хмыкнул:

— Я не назвал бы это аварией.

— Почему Питер сам ей не позвонит?

— Он говорит, что он не в настроении.

— Но что я скажу ей? — Телефон замолчал.

Я вылез из постели, оделся и набрал номер ее телефона. Она ответила очень быстро; думаю, что она, должно быть, сидела у аппарата. Я передал сообщение, попросил ее встретиться со мной в баре и повесил трубку, прежде чем она успела что-нибудь спросить.

Но я обнаружил, что скрывать все оказалось не так уж и трудно: она испытывала огромное облегчение от того, что хоть кто-то позвонил. Она сидела в своей комнате с половины восьмого, непрерывно думая об опасных поворотах и ущельях на Большом Карнизе, и, когда я позвонил, она была почти уверена, что это из полиции или больницы. Только выпив два бокала сухого мартини и посмеявшись вдоволь над своими страхами, она наконец-то спросила:

— Интересно, почему Тони позвонил вам, а не Питер мне?

Я сказал (я уже заранее подготовил ответ):

— Думаю, что он почувствовал срочную необходимость удалиться — в туалет.

Получилось так, будто я сказал что-то чрезвычайно остроумное.

— Вы думаете, что они слегка пьяны? — спросила она.

— Я бы не удивился.

— Милый Питер, — сказала она, — он заслужил день отдыха. А я никак не могла представить себе, какие же у него склонности.

— Хотите еще мартини?

— Пожалуй, нет, — ответила она, — а то вы меня тоже напоите.

Мне несколько надоел легкий холодный rose, так что мы взяли к обеду бутылку настоящего вина, и она выпила достаточно много и болтала о литературе. Она, похоже, испытывала ностальгию по Дорнфорду Уэйтсу [22] Дорнфорд Уэйтс (Dornford Yates) — английский писатель ХХ в. Книги для детей и юношества: And Five were foolish (London-Melbourne, Ward, Lock and Co, 1947); An Eye for a Tooth (New York, Unicorn press, 1946); The Berry scene (London— Melbourne, Ward, Lock and Co, 1948); Adele and Co (Penguin books, 1981) и др. , которого проходила в шестом классе, так же, как Хью Уолпола [23] Хью Уолпол (Hugh Seymour Walpole, 1884—1941) — английский писатель, литературный критик, драматург; в 1937 г. получил дворянское звание. Известные романы: «Mr.Perrin and Mr.Traill» (1911) о школьных учителях; «The Dark Forest» (1916) впечатления о России времен первой мировой войны; «The Cathedral» (1922) об английском писателе XIX в. Энтони Троллопе. Критические работы по произведениям Э.Троллопа, Вальтера Скотта и Джозефа Конрада. , а теперь она с уважением говорила о сэре Чарльзе Сноу [24] Чарльз Сноу (Charles Percy Snow, 1905—1980) — английский писатель, ученый, государственный деятель; в течение двадцати лет работал в области молекулярной физики в Кембридже; во время второй мировой войны был научным консультантом правительства, в 1957 г. получил дворянское звание, с 1964 г. — пэр. Известные произведения: цикл реалистических романов «Чужие и братья» (1947—1970) и роман «Во всей мудрости их» (1974) — отражение общественной жизни Великобритании; «Его жизнь и искусство» — описание жизни английского писателя XIX в. Энтони Троллопа. , который, как она, очевидно, полагала, был возведен в рыцарское звание, как сэр Хью, за служение литературе. По-видимому, я достаточно сильно увлекся ею, в противном случае ее невинность в этих вопросах была бы почти невыносимой — а, может быть, я был просто слегка пьян. Тем не менее, чтобы прервать поток ее критических суждений, я спросил, как ее зовут на самом деле, и она ответила:

— Все зовут меня Пупи.

Я вспомнил инициалы ПТ на ее сумках, но единственные подходящие имена, которые в этот момент я смог придумать, были Патриция или Прунелла.

— Тогда я буду просто называть вас «Вы», — сказал я.

После обеда я выпил брэнди, а она — кюммель. Было уже больше 10.30, а эта троица еще не вернулась, но казалось, она уже не беспокоится о них. Она сидела возле меня на полу, а официант время от времени заглядывал к нам, проверяя, можно ли выключить свет. Она прислонилась ко мне, положив руку на мое колено, и сказала примерно следующее:

— Это, должно быть, прекрасно быть писателем, — и в парах брэнди и нежности я не возразил. Я даже принялся снова рассказывать ей о графе Рочестере. Что мне за дело, в конце концов, до Дорнфорда Уэйтса, Хью Уолпола или сэра Чарльза Сноу? Я был даже в настроении прочесть ей стихи, безнадежно не подходившие к ситуации, хотя строки были такие: