Фумико Энти - ЦИТАДЕЛЬ

Эцуко была сущим ребёнком, непосредственным и живым, с короткими волосами, собранными в детский пучок «табакобон». Она не отрывала восторженного взгляда от решётчатого окна, за которым плескалась диковинная река — Сумидагава.

— Да она обещает стать настоящей красавицей! — искренне восхитилась Кин, разглядывая белое личико Эцуко с правильными, словно выточенными чертами и изящным, с горбинкой носиком.

— Дочь пошла в своего отца, — проронила Томо.

Действительно, в изящном овале лица Эцуко и длинной, гордо поставленной шее было куда больше сходства с отцом, нежели с матерью.

— Эцу! — негромко окликнула Томо, и Эцуко, втянув голову в плечи и вся сжавшись, тут же вернулась на место и села подле матери.

— Как славно, что вы решились оставить хозяйство и навестить нас! — щебетала Кин, подавая гостям чай. — Я слышала, господин очень поднялся по службе… Теперь он почти такая же важная птица, как сам губернатор… Наверное, трудно быть супругой столь влиятельного чиновника?

— Я мало что знаю о его служебных делах, — бесцветным голосом проронила Томо. В ответе не было даже намёка на чванство, хотя Кин частенько слышала сплетни о том, что чета Сиракава живёт с роскошью и размахом семьи настоящего даймё [5] Даймё — крупный феодал, богатый и влиятельный феодальный князь в эпоху Токугава, или Эдо (1603–1867). Слово «даймё» существовало и в другие эпохи, например, в Хэйан, Камакура, Муромати и т. д., однако имело несколько иные нюансы. .

Некоторое время разговор вертелся вокруг ничего не значащих тем: главным образом, о жизни в столице — о новых весёлых кварталах, во множестве появившихся в Токио, о новых модах в женских причёсках, разительно переменившихся после отъезда Томо в Фукусиму, о пьесах в театре «Синтоми»… Вдруг гостья, оборвав себя на полуслове, сказала:

— В сущности, мы можем жить в Токио и развлекаться сколько душе угодно. Хотя… по правде сказать, есть одно небольшое дельце… — В этот момент она отвернулась, чтобы поправить красный гребень в волосах Эцуко. Тон у неё был самый невыразительный, Кин даже внимания не обратила, однако Тоси будто кто-то толкнул. Дело, что привело госпожу Сиракава в Токио, было невероятной важности! Томо держалась сдержанно и невозмутимо, но её словно тянул ко дну немыслимо тяжкий груз…

На другой день Тоси, обычно не выходившая из дому, в благодарность за подарки пригласила Эцуко посетить храм богини Каннон [6] Богиня Каннон — богиня милосердия в буддийском пантеоне. . Вскоре весёлая компания — Тоси, Эцуко и служанка Ёси — радостно отправилась на прогулку.

— Купи ей книжку с картинками в торговом квартале у ворот храма, — посоветовала Кин.

Проводив дочь с гостями до ворот, она сразу же поднялась на второй этаж, к Томо. Сидя на коленях, Томо складывала дорожные кимоно в плетёный короб с крышкой и доставала чистые. По небу плыли белые облака, отражаясь в зеркальной глади воды, и отсвет их наполнял комнату ярким светом.

— О-о… Уже за работой… В столь ранний час?.. — покачала головой Кин, опускаясь на колени на веранде, перед входом в комнату Томо.

— Эцуко стала совсем большая… То это требует взять, то другое… С ней стало трудно путешествовать. — Томо помедлила. — Госпожа Кусуми… Вы сейчас не слишком заняты?

Тут она привстала с колен, чтобы уложить поглубже в короб детское авасэ [7] Авасэ — кимоно на лёгкой подкладке. из жёлтого шёлка с чёрно-коричневым узором, так что Кин не разглядела её выражения лица. Вообще-то Кин поднялась на второй этаж просто так, поболтать, но что-то в голосе гостьи заставило её раскаяться в содеянном.

— Да нет… Я могу вам чем-то помочь?..

— Ну… если вы очень заняты, то разговор можно отложить на потом… Хотя лучше покончить с этим сейчас, пока Эцуко нет дома… — неторопливо проговорила Томо и положила дзабутон [8] Дзабутон — плоская подушка для сидения на полу в японском традиционном доме. на циновку рядом со входом. — По правде сказать, у меня к вам просьба. Не могли бы вы оказать мне любезность?

— О-о… Ну разумеется… Для вас я сделаю всё, что в моих силах! — с наигранным воодушевлением отозвалась Кин, отчаянно пытаясь угадать, к чему клонит Томо. Та сидела, потупившись и благочинно сложив на коленях руки. В уголках рта прорезались тонкие складочки — словно Томо слегка улыбалась.

— Видите ли, у меня не совсем обычная просьба… — Томо подняла руку, чтобы поправить боковой локон. Она была немыслимо педантична в вопросах внешности и терпеть не могла, когда из причёски выбивался хотя бы волосок. У неё даже в привычку вошло время от времени проводить по волосам ладонью, словно проверяя, всё ли в порядке, — хотя причёска всегда была безупречна.

И тут на Кин словно озарение снизошло: вон оно что… Похоже, дельце-то связано с женщиной… Когда чета Сиракава жила в Токио, посторонние дамы частенько захаживали на половину супруга, и Кин было известно, что это страшно нервировало Томо. Теперь же, когда Сиракава взлетел до таких служебных высот, его легкомыслие, видимо, обрело иные масштабы. Однако Кин постаралась хранить на лице недоуменное выражение: дело-то слишком щекотливое. В таких ситуациях не пристало выказывать чрезмерную проницательность, такого благовоспитанные городские дамы не должны себе позволять.

— Не стесняйтесь. Вы можете попросить меня о чём угодно, — улыбнулась она.

— Ну… Раз я вынуждена прибегнуть к вашей помощи, то… — Неуловимая улыбка, как на маске театра Но, застыла в уголках губ Томо. — Дело в том, что мой муж повелел привезти ему из Токио девочку-служанку, лет пятнадцати-семнадцати. Во всяком случае, не старше восемнадцати. По возможности, из добропорядочной семьи. Главное, чтобы она была хороша собой.

Улыбка в уголках губ обозначилась отчётливее, но глаза, прикрытые тяжёлыми веками, вспыхнули мрачным огнём.

— О-о… Вот оно что… Понимаю, — протянула Кин.

Она сама ощутила, как фальшиво звучит её голос, и от смущения даже глаза опустила. Одной фразы Томо было достаточно, чтобы понять, — её дочь опять не ошиблась в предчувствиях.

Кин перевела дух и заметила:

— Когда мужчина достигает столь высокого положения… Наверное, это диктуется необходимостью, верно?..

— Да… Так принято. И окружающие постоянно будут напоминать мне о моём долге… — сдержанно отозвалась Томо.

То была заведомая ложь. Томо из последних сил боролась с собой, пытаясь обуздать бушевавшие в её груди страсти.

Идея взять в дом наложницу пришла мужу в голову примерно год назад. Его подчинённые в неуёмном стремлении угодить господину доводили Томо до белого каления, на все лады муссируя эту тему на банкетах и пирушках.