Эрнест Хемингуэй - Зеленые холмы Африки

– Пива? – спросил М'Кола.

– Да, – сказал я.

Конечно, здесь не прокормишься. Все так говорят. Налетает саранча и пожирает посевы, и муссон не приходит вовремя, и дождей нет как нет, и все засыхает и выгорает. А тут еще клещи и мухи, от которых гибнет скот, и москиты приносят малярию и лихорадку. Скот падает, и за кофе не взять настоящей цены. Нужно быть индийцем, чтобы ухитряться выжимать прибыль из сизаля, и на побережье каждая плантация кокосовых пальм означает, что кто-то разорился, надеясь заработать на копре. Белый охотник работает три месяца в году и пьянствует круглый год, а правительство разоряет страну к выгоде туземцев и индийцев. Вот что здесь рассказывают. Все это так. Но я не стремился ничего заработать. Я хотел только жить здесь и охотиться без спешки. Я уже переболел одной болезнью и узнал, что значит промывать трехдюймовый кусочек моих длиннющих кишок мыльной водой трижды в день, а потом вправлять их на место. Есть средства, которые излечивают от этой напасти, и вполне стоит потерпеть ради всего того, что я видел и где побывал. К тому же я подхватил эту болезнь на грязном пароходишке, когда плыл сюда из Марселя. А моя жена не болела ни разу. И Карл тоже. Я любил Африку и чувствовал себя здесь как дома, а если человеку хорошо в какой-нибудь стране за пределами родины, туда ему и нужно ехать. Во времена моего деда штат Мичиган был очагом малярии. Ее называли лихорадкой и трясучкой. А на острове Тортугас, где я провел не один месяц, вспышка желтой лихорадки однажды скосила тысячу человек. Новые континенты и острова пытаются отпугнуть вас болезнями, как змея – шипением. Ведь змеи тоже бывают ядовитые.

Их убивают. Да ведь то, что приключилось со мной месяц назад, убило бы меня в прежние времена, когда еще не научились бороться с этим. Может, убило бы, а может, я бы и поправился. И все же гораздо лучше жить в хорошей стране, охраняя себя от болезней самыми простыми профилактическими мерами, чем притворяться, что страна, дело которой кончено, все еще хороша.

С нашим появлением континенты быстро дряхлеют. Местный народ живет в ладу с ними. А чужеземцы разрушают все вокруг, рубят деревья, истощают водные источники, так что уменьшается приток воды, и в скором времени почва – поскольку травяной покров запахивают – начинает сохнуть, потом выветривается, как это произошло во всех странах и как начала она выветриваться в Канаде у меня на глазах. Земля устает от культивации. Страна быстро изнашивается, если человек вместе со всей его живностью не отдает ей свои экскременты. Стоит только человеку заменить животное машиной – и земля быстро побеждает его. Машина не в состоянии ни воспроизводить себе подобных, ни удобрять землю, а на корм ей идет то, что человек не может выращивать. Стране надлежит оставаться такой, какой она впервые предстает перед нами. Мы – чужие, и после нашей смерти страна, может быть, останется загубленной, но все же останется, и никто из нас не знает, какие перемены ее ждут. Не кончают ли все они так, как область Гоби в Монголии, превратившаяся в пустыню.

Я еще приеду в Африку, но не для заработка. Для того чтобы заработать себе на жизнь, мне нужны два карандаша и стопка самой дешевой бумаги. Я вернусь сюда потому, что мне нравится жить здесь – жить по-настоящему, а не влачить существование. Наши предки уезжали в Америку, так как в те времена именно туда и следовало стремиться. Америка была хорошая страна, а мы превратили ее черт знает во что, и я-то уж поеду в другое место, потому что мы всегда имели право уезжать туда, куда нам хотелось, и всегда так делали. А вернуться назад никогда не поздно. Пусть в Америку переезжают те, кому неведомо, что они задержались с переездом. Наши предки увидели эту страну в лучшую ее пору, и они сражались за нее, когда она стоила того, чтобы за нее сражаться. А я поеду теперь в другое место. Так мы делали в прежние времена, а хорошие места и сейчас еще есть.

Я умею отличить хорошую страну от плохой. В Африке много всякого зверья, много птиц, и мне нравится здешний народ. В Африке хорошая охота и рыбная ловля. Охотиться, удить рыбу, писать, читать книги и видеть окружающее – вот что мне хотелось. И увиденное запоминать. Все это я люблю делать сам, хотя мне интересно наблюдать со стороны и многое другое. И еще я люблю лыжи. Но теперь ноги у меня уже не те, да и убивать время на поиски хорошего снега, пожалуй, не стоит. Теперь повсюду слишком много лыжников.

Машина обогнула излучину реки, пересекла зеленый луг, и впереди показалась масайская деревня.

Масаи, едва завидев нас, высыпали за изгородь и окружили машину. Были здесь молодые воины, которые недавно соревновались в скорости с нашим автомобилем, были и женщины с детьми – все вышли поглядеть на нас. Ребятишки были все маленькие, а мужчины и женщины – как будто ровесники. И ни одного старика!

Масаи встретили нас, как старых друзей, и мы устроили целый пир, угостив их хлебом, который сначала мужчины, а потом уже женщины ели с веселым смехом. Я велел М'Кола открыть две банки с фаршем и одну с пудингом, разделил все это на порции и роздал масаям. Я слышал и читал, будто они питаются только кровью скота, смешанной с молоком, а кровь эту берут из шейной вены, которую вскрывают выстрелом из лука почти в упор. Однако наши друзья масаи охотно ели хлеб, консервированное мясо и пудинг. Один из них, рослый и красивый, все просил чего-то на непонятном мне языке, потом его слова подхватили еще пять или шесть голосов. Видимо, они чего-то страстно желали. Наконец рослый масай сделал странную гримасу и издал звук, похожий на визг недорезанного поросенка. Тут только я сообразил в чем дело и нажал кнопку клаксона. Ребятишки с криком разбежались, воины смеялись до упаду, а когда Камау, уступая общей просьбе, еще и еще раз нажал клаксон, я увидел на лицах женщин выражение полнейшего восторга, настоящего экстаза и подумал, что, плененная клаксоном, ни одна из них не устояла бы перед Камау, стоило ему только пожелать этого.

Пора было ехать и, раздав пустые пивные бутылки, этикетки, и, наконец, жестяные колпачки от бутылок, которые М'Кола подбирал в машине, мы тронулись в путь, опять вызвав ревом клаксона восторг женщин, испуг ребятишек и бурное веселье мужчин. Воины довольно долго сопровождали машину, но нам надо было спешить, а дорога через «олений заповедник» была хорошая, и вскоре мы послали прощальный привет последним масаям, которые стояли, опершись на копья, статные, высокие, в коричневых шкурах, с прямыми косами, и глядели нам вслед с улыбками на раскрашенных красновато-коричневой краской лицах.

Солнце уже почти скрылось, и я, не зная дороги, уступил переднее место гонцу, а сам пересел к М'Кола и Гаррику.