ПОЛ БОУЛЗ - Избранные рассказы

Айссауй упрятал змей в корзину и как ни в чем ни бывало вышел из кустов, до сих пор скрывавших его от приближавшихся старейшин. Они не обратили на него никакого внимания, а он зашагал себе в Изли. Впереди он видел черный силуэт жеребца, галопом мчавшегося с горы, и белый куль у него на спине мотыляло под лучами солнца. Пройдя еще немного, айссауй обернулся. Старейшины по-прежнему стояли на углу, прикрывая глаза от яркого света, и вглядывались в долину.

А Рамади стоял себе на пороге и ждал, когда жеребец ворвался в деревню, остановился на мгновение и рысью направился прямиком к дому Рамади. Кобыла стояла спокойно под оливой, отгоняя хвостом мух. Не успел никто из свидетелей подбежать, как жеребец встал на задние ноги, поднявшись до огромной высоты, и ремни, державшие Сиди Бухаджу у него на спине, лопнули. Труп в белом селхаме шмякнулся на землю в тот самый момент, когда жеребец покрыл кобылу. Рамади подбежал и оттащил тело в сторонку, чтобы не мешало. И вернулся на порог — смотреть.

Чуть погодя примчались соседи, внесли Сиди Бухаджу во двор к Рамади, не переставая возносить Аллаху хвалы. К тому времени, как в Изли подоспели тамлатские старейшины, жеребец и кобыла уже тихо стояли под оливой, а излийский толба тянул свой напев в доме Рамади.

Тамлатцы подавили досаду и приняли волю Аллаха. Конь пришел в Изли и остановился здесь — значит, здесь Сиди Бухаджи и следует хоронить. Они помогли излийцам вырыть могилу, весть разлетелась по всем окрестным деревням, и толба из многих мест пришли отпеть покойника.

И сразу же толпы паломников начали стекаться в Изли, взыскуя бараки у могилы Сиди Бухаджи. Вскоре потребовалось уже снести дом Рамади и на его месте выстроить приют, где паломники могли бы ночевать. Одновременно у оливы, над местом последнего упокоения святого, возвели куббу с куполом, а вокруг нее — высокую стену. Рамади же дали другой дом, поблизости.

Поскольку все паломники запасались водой из источника, слава о ней вскоре разнеслась повсюду, и источник приобрел большое значение. Даже те, кто не почитал Сиди Бухаджу, приходили пить эту воду и набирали ее с собой. Взамен они оставляли в святилище приношения еды и денег. Год и закончиться не успел, как Изли стала богаче Тамлата.

Только Рамади и айссауй знали, какую роль сыграли они в том, что наведенная ими удача так преобразила их деревню, однако, они придавали этому очень мало значения, поскольку на все воля Аллаха. Для Рамади самым главным была красота того черного жеребенка, который теперь ходил всюду за кобылой, куда бы он ни выезжал на ней — вниз, в долину, или наверх, на тамлатский рынок.

Танжер

1975

Ты не я. Никто, кроме меня, не может ею быть. Я это знаю, и знаю, где была и что делала со вчерашнего дня, когда вышла из ворот во время крушения. Все так волновались, что меня никто не заметил. Я стала совершенно незначительной, как только дело дошло до изрезанных людей и сплющенных вагонов на рельсах. Мы, девочки, все побежали вниз по откосу, когда услышали грохот, и облепили изгородь, точно стая мартышек. Миссис Верт грызла распятие и рыдала взахлеб. Наверное, губам больно было. Или же она думала, что внизу, в поезде, — одна из ее дочерей. Действительно очень серьезное крушение — это сразу видно. Весенними дождями размыло землю, которая держала на месте шпалы, поэтому рельсы немножко разъехались, и поезд свалился в кювет. Но чего было так волноваться, я до сих пор не пойму.

Поезда я никогда терпеть не могла, ненавидела, когда они проезжали внизу, ненавидела, когда они исчезали в верховье долины на пути к следующему городку. Меня злила мысль обо всех людях, которые передвигаются из одного города в другой без всякого на то право. Кто сказал им: «Можете пойти и купить билет, и сегодня утром отправиться в Ридинг. Проедете двадцать три станции, больше сорока мостов, три тоннеля и можете ехать дальше, если хотите, даже после того, как приедете в Ридинг»? Никто. Я это знаю. Я знаю, что нет такого начальника, который говорил бы людям подобные вещи. Но мне приятнее воображать, что этот человек есть. Хотя бы как ужасный голос из громкоговорителей, установленных на всех главных улицах.

Я увидела внизу поезд, лежавший беспомощно на боку, точно старый червяк, сбитый с ветки, и рассмеялась. Но в изгородь вцепилась очень крепко, когда люди, истекавшие кровью, начали выбираться из окон.

Я была во дворе, и на скамейке лежала бумажная обертка с коробки «Сырного Лакомства». А потом я оказалась у главных ворот, и они были открыты. Снаружи на обочине стояла черная машина, на переднем сиденье курил человек. Я хотела заговорить с ним, спросить, знает ли он, кто я такая, но решила, что лучше не стоит. Стояло солнечное утро, полное птичек и сладкого воздуха, я пошла по дороге, огибавшей холм, вниз к железной дороге. Потом — вдоль путей, не находя себе места. Странно выглядел вагон-ресторан — лежал на боку, все окна разбиты, некоторые шторки опущены. На дереве над головой все время насвистывала малиновка. «Конечно, — сказала я себе. — Это же все просто в человеческом мире. Если бы случилось что-нибудь настоящее, они бы прекратили петь.» Я ходила туда и обратнопо шлаковой насыпи возле путей, рассматривала людей, лежавших в кустах. Их начали носить к передней части поезда, где рельсы пересекаются с дорогой. Там была женщина в белой форме, и я старалась держаться от нее подальше.

Я решила пойти по широкой тропинке среди кустов ежевики, и на небольшой полянке нашла старую печь — вокруг ее подножия в мусоре валялось много грязных бинтов и носовых платков. Подо всем этим была куча камней. Я нашла несколько круглых и какие-то еще. Земля здесь была очень мягкой и влажной. Когда я вернулась к поезду, казалось, вокруг бегает гораздо больше людей. Я подошла ближе к тем, что лежали рядами на шлаке, и стала рассматривать их лица. Одна была девочкой, у нее был открыт рот. Я опустила внутрь один камешек и пошла дальше. У толстого дядьки рот тоже был открыт. Я положила туда острый камень, похожий на уголек. Мне пришло в голову, что камней на всех может не хватить, а кусочки шлака — слишком маленькие. Взад и вперед там ходила какая-то старуха, она вытирала руки о юбку, очень быстро, снова и снова. На ней было длинное черное шелковое платье, и по нему везде отпечатывался узор из синих ртов. Наверное, они считались листьями, но формой походили на рты. Мне она показалась сумасшедшей, и близко к ней я не подходила. Вдруг я заметила руку с кольцами на пальцах — она торчала из-под множества гнутых железяк. Я потянула за железо и увидела лицо. Это была женщина, и рот у нее был закрыт. Я попробовала открыть его, чтобы положить туда камешек. За плечо меня схватил какой-то человек и оттащил от нее. Похоже, он сердился. «Что ты делаешь?» — заорал он. «Ты с ума сошла?» Я заплакала и сказала, что это моя сестра. Женщина действительно немного на нее походила, и я всхлипывала и все время повторяла: «Она умерла. Она умерла.» Человек перестал так сильно сердиться и начал подталкивать меня к голове поезда, крепко держа одной рукой за плечо. Я попробовала вывернуться. В то же время я решила ничего больше не говорить, кроме «Она умерла» время от времени. «Ну, ничего,» — говорил человек. Когда мы дошли до начала поезда, он усадил меня на травянистый откос рядом со множеством других людей. Некоторые плакали, поэтому я сама перестала и принялась их разглядывать. Мне казалось, что снаружи жизнь такая же, как внутри. Всегда есть кто-то, и он не дает людям делать то, что им хочется. Я улыбнулась, подумав, что это совсем не так, как чувствовала я, когда сама еще была внутри. Возможно, то, что нам хочется, — неправильно, но почему решать всегда должны они? Сидя на откосе и выдергивая из земли молодые побеги травы, я начала об этом размышлять. И решила: на этот раз я сама буду решать, что правильно, — и делать так.