Пьер Гамарра - Пиренейская рапсодия

— Ложись!

Банка с вареньем оказалась бомбой. Она разорвалась около фонтана. Голова святой девы покатилась, и солдат рядом со мной зло и жестко рассмеялся. “Они снесли голову своей святой деве!” Это был пастух из Арагона, невысокий, коренастый, загорелый дочерна…

Мелкий дождь щекочет мне лицо. Почти неприметный в воздухе, он с успокоительным шорохом монотонно барабанит по молодым листочкам орешника. Его брызги обдают холодом, но он хорошая завеса — в мглистой пелене сливаются все контуры. У меня за спиной возвышается гора и деревня Артиге, где я живу. В таинственном ночном мраке стелется благоухание елей и цветов. Мои мысли возвращаются к войне. Идет война. Она существует, бродит около меня и, может быть, поджидает меня на перекрестке у вокзала. Она вцепится мне в плечи и швырнет меня оземь. Ее чугунный узор навис над невидимым горизонтом.

Крутой спуск кончается, я выхожу на ровную дорогу в Люшон. Я прохожу мимо вокзала, где мигают зеленые и фиолетовые фонари, и углубляюсь в лабиринт улочек, ведущих к кафе Армандо. Я иду крадучись. В узких желобках журчит светлая горная вода. Я подойду к дому Армандо не по улице Ортанс, как обычно, а задними дворами.

Я еще не знаю, кого мне пошлет случай. Три или четыре человека приедут врозь с последним вечерним поездом либо другим путем. Они сойдутся у Армандо и будут ждать меня. Так работает цепочка. В первый раз мне достался англичанин-парашютист. Армандо приютил его на несколько дней, а затем я вывел его на дорогу к Бозосту, расположенному уже на испанской стороне. В тот день все сошло благополучно, но не всегда же так будет: пограничные посты усилены.

Я спрашивал Модеста, можно ли пробраться через границу по горе Кампас. По его словам, это очень трудно. Он знает другие тропы и проведет этих людей к Бозосту или еще куда-нибудь. О переходе через Кампас лучше и не думать. Так или иначе, он предложил взять к себе столько человек, сколько потребуется. Их можно спрятать в его хижине па пастбище, а если нужно, то и выше. Туда уж никто не сунется, даже жители Кампаса. К тому же все привыкли видеть Модеста со мной на горных дорогах. Мы уже давно бродим вместе по этим местам удовольствия ради.

В Люшоне появились первые немцы; они расставили посты по всем горам, кроме Кампаса. Никому и в голову не приходит, что там можно пробраться.

Я перескакиваю через низкую ограду и иду садом за кафе Армандо. В доме тишина, света не видно. Но, как только я подхожу, дверь сама открывается передо мной. Как видно, Пилар поджидала меня. Ее маленькая сухая рука хватает меня за плечо и втаскивает в помещение.

— Dios mio! [17] Боже мой! (испан.) Как вы промокли! Входите быстрее! Я дам вам полотенце. Рубашку тоже придется снять. Сейчас будет кофе. Perfeciamente, senor maestro! [18] Да, представьте себе, сеньор учитель! (испан.) Настоящий кофе! Que maravilla! [19] Просто чудо! (испан.) Я достану свитер Армандо.

— Сколько их?

— Четверо, вы сейчас их увидите. Все обошлось благополучно. Но сначала вам нужно подсушиться. Два англичанина с полными карманами молотого кофе. Вы ни на кого не наткнулись? Повезло нам, что у нас сегодня выключили свет. И у вас тоже? Здорово. Слышите запах кофе? Que delicias! [20] Что за прелесть! (испан.) Да входите же. Печка топится. Сейчас позову Армандо… Армандо, hombre del diablo [21] Чертов сын (испан.). , достань-ка живо расческу и свитер. Сеньор учитель промок до нитки… Подумать только, настоящий кофе!

Пилар говорит торопливым шепотом, смеется, суетится, подгоняет мужа, трет мне голову мохнатым полотенцем. В полутьме я сначала различаю только ее блестящие, насмешливые глаза и на белом лбу напомаженные завитки. Она вталкивает меня в кухню. Запах кофе бьет в нос. У стола сидят четверо, положив локти на полинявшую клеенку. На столе карбидная лампа и кофейник.

Армандо спрашивает:

— Куда вы их поведете?

— Сначала в Кампас. А там посмотрим

Армандо прикручивает лампу, подходит к окну и вслушивается в стрекотание дождя. Я вижу, как на его лице двигаются желваки. Он бормочет:

— Это собака… Просто бродячая собака…

Я смотрю на путников и называю себя. Их трое мужчин и совсем молоденькая женщина. Два англичанина с мальчишескими лицами, француз средних лет и черноволосая девушка…

— Сеньорита говорит по-испански, как испанка! — восклицает Пилар. — Verdad, senorita Juanita? [22] Правда, сеньорита Хуанита? (испан.)

Пилар оборачивается к ней и указывает на меня:

— Сеньор тоже говорит по-испански.

И быстро добавляет сквозь зубы на родном наречии:

— А англичане, уж и не поймешь, что у них за язык. По-французски они, по-моему, знают три слова: “есть”, “пить” и “уходить”. Ладно уж, простим им это ради вкусного кофе. Налить вам еще немножко, сеньорита Хуанита?

Пилар улыбается мне:

— Я называю ее Хуанитой, но это так, в шутку. Ее зовут Жанна.

Мы идем к Кампасу. Над нами нависло облачное небо. Улицы тонут в густом тумане. Нас окружает точно вымерший город, где раздается лишь журчание воды и тарахтение дождя о сланцевые плиты крыш. Влажный воздух усиливает аромат цветов. По лицу Хуаниты чертят узор дождевые слезы.

Среди безлюдья мы одни — кучка осторожно крадущихся людей. Где мы? Что происходит? Рамиреса больше нет здесь. Его времена уже в прошлом. Но дух времени не изменился. “Ах, дружище, то, что случилось в Испании, случится и у вас, если вы не спохватитесь вовремя…”

Мы выходим из города навстречу туману. Плотная пелена простерлась над немыми домами.

Внезапный шквал поднялся в пространстве. С запада катится рокочущий гул, ветер рвет облака и свирепо сотрясает леса. В такие минуты Бестеги-отец говорил, что это царь Соломон выходит на охоту. Охота начинается на бескрайних просторах Атлантики, яростный вихрь пролетает от Байонны к Сен-Жан-Пье-де-Пор, от баскских долин к черно-белым склонам Маладетты, от долины Ора к Люшону, а от Люшона к розовым скалам Каталонии. Царь Соломон мчится по просторам вечности. Некогда он покинул храм во время богослужения и пустился вдогонку за косулей, и вот он обречен носиться по пиренейским небесам в погоне за призраком. То не вой ветра, и не стенания ели, и не рыдания водопада — то царь в погоне за своей мечтой. Руки его дрожат от вожделения, пена накипает на губах.

В Сен-Жан-де-Люс и в Сибуре рыбаки, которые ловят тунца, сгибаются в страхе, заслышав гром Охоты. А в Серданье — на другом конце Пиренеев — угольщики и сборщики пробковой коры вздрагивают от воплей безумного царя. Царь безумен. Он трепещет от страсти и гнева. Ржание его коней отзывается в стонах раненой ели, их железные подковы гремят в облаках. Это их мы слышим, когда поваленные дубы с грохотом катятся по скалистому склону к подножию горы.