Виссарион Белинский - Горе от ума

Многие находят страшною натяжкою и фарсом ошибку городничего, принявшего Хлестакова за ревизора, тем более что городничий - человек, по-своему, очень умный, то есть плут первого разряда. Странное мнение или, лучше сказать, странная слепота, не допускающая видеть очевидность! Причина этого заключается в том, что у каждого человека есть два зрения - физическое, которому доступна только внешняя очевидность, и духовное, проникающее внутреннюю очевидность как необходимость, вытекающую из сущности идеи. Вот когда у человека есть только физическое зрение, а он смотрит им на внутреннюю очевидность, то и естественно, что ошибка городничего ему кажется натяжкою и фарсом. Представьте себе воришку-чиновника, такого, каким вы знаете почтенного Сквозника-Дмухановского: ему виделись во сне две какие-то необыкновенные крысы, каких он никогда не видывал, - черные, неестественной величины - пришли, понюхали и пошли прочь. Важность этого сна для последующих событий была уже кем-то очень верно замечена.8] В самом деле, обратите на него все ваше внимание: им открывается цепь призраков, составляющих действительность комедии. Для человека с таким образованием, как наш городничий, сны - мистическая сторона жизни, и чем они несвязнее и бессмысленнее, тем для него имеют большее и таинственнейшее значение. Если бы, после этого сна, ничего важного не случилось, он мог бы и забыть его; но, как нарочно, на другой день он получает от приятеля уведомление, что "отправился инкогнито из Петербурга чиновник с секретным предписанием обревизовать в губернии все относящееся по части гражданского управления". Сон в руку! Суеверие еще более запугивает и без того запуганную совесть; совесть усиливает суеверие. Обратите особенное внимание на слова "инкогнито" и "с секретным предписанием". Петербург есть таинственная страна для нашего городничего, мир фантастический, которого форм он не может и не умеет себе представить. Нововведения в юридической сфере, грозящие уголовным судом и ссылкою за взяточничество и казнокрадство, еще более усугубляют для него фантастическую сторону Петербурга. Он уже допытывается у своего воображения, как приедет ревизор, чем он прикинется и какие пули будет он отливать, чтобы разведать правду. Следуют толки у честной компании об этом предмете. Судья-собачник, который берет взятки борзыми щенками и потому не боится суда, который на своем веку прочел пять или шесть книг и потому несколько вольнодумен, находит причину присылки ревизора, достойную своего глубокомыслия и начитанности, говоря, что "Россия хочет вести войну, и потому министерия нарочно отправляет чиновника, чтоб узнать, нет ли где измены". Городничий понял нелепость этого предположения и отвечает: "Где нашему уездному городишке? Если б он был пограничным, еще бы как-нибудь возможно предположить, а то стоит черт знает где - в глуши… Отсюда хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь". Засим он дает совет своим сослуживцам быть поосторожнее и быть готовыми к приезду ревизора; вооружается против мысли о грешках, то есть взятках, говоря, что "нет человека, который бы не имел за собою каких-нибудь грехов", что "это уже так самим богом устроено" и что "волтерианцы напрасно против этого говорят"; следует маленькая перебранка с судьею о значении взяток; продолжение советов; ропот против проклятого инкогнито. "Вдруг заглянет: а! вы здесь, голубчики! А кто, скажет, здесь судья? - Тяпкин-Ляпкин. - А подать сюда Тяпкина-Ляпкина! А кто попечитель богоугодных заведений? - Земляника. - А подать сюда Землянику! Вот что худо!"… В самом деле, худо! Входит наивный почтмейстер, который любит распечатывать чужие письма в надежде найти в них "разные этакие пассажи… назидательные даже… лучше, нежели в "Московских ведомостях". Городничий дает ему плутовские советы "немножко распечатывать и прочитывать всякое письмо, чтобы узнать - не содержится ли в нем какого-нибудь донесения или просто переписки". Какая глубина в изображении! Вы думаете, что фраза "или просто переписки" бессмыслица или фарс со стороны поэта: нет, это неумение городничего выражаться, как скоро он хоть немного выходит из родных сфер своей жизни. И таков язык всех действующих лиц в комедии! Наивный почтмейстер, не понимая, в чем дело, говорит, что он и так это делает. "Я рад, что вы это делаете, - отвечает плут-городничий простяку-почтмейстеру, - это в жизни хорошо" и, видя, что с ним обиняками немного возьмешь, напрямки просит его - всякое известие доставлять к нему, а жалобу или донесение просто задерживать. Судья потчует его собачонкою, но он отвечает, что ему теперь не до собак и зайцев: "У меня в ушах только и слышно, что инкогнито проклятое; так и ожидаешь, что вдруг отворятся двери и войдет…"

И в самом деле, двери отворяются с шумом, и вбегают Петры Ивановичи Бобчинский и Добчинский. Это городские шуты, уездные сплетники; их все знают как дураков и обходятся с ними или с видом презрения, или с видом покровительства. Они бессознательно это чувствуют и потому изо всей мочи перед всеми подличают и, чтобы только их терпели, как собак и кошек в комнате, всем подслуживаются новостями и сплетнями, составляющими субъективную, объективную и абсолютную жизнь уездных городков. Вообще с ними обращаются без чинов, как с собаками и кошками: надоедят - выгоняют. Их дни проходят в шатанье и собирании новостей и сплетней. Обогатясь подобною находкой, они вдруг вырастают сознанием своей важности и уже бегут к знакомым смело, в уверенности хорошего приема. "Чрезвычайное происшествие!" - кричит Бобчинский. "Неожиданное известие!" - восклицает Добчинский, вбегая в комнату городничего, где все настроены на один лад, а особливо сам городничий весь сосредоточен на idee fixe 9]. "Что такое?" - "Приходим в гостиницу!", - восклицает Добчинский. "Приходим в гостиницу", - перебивает его Бобчинский. Начинается рассказ самый обстоятельный, самый подробный, от начала до конца: зачем пошли в гостиницу, где, как, когда, при каких обстоятельствах, - словом, по всем правилам топиков или общих мест старинных риторик. Чудаки перебивают друг друга; каждому хочется насладиться своею важностию, быть центром общего внимания, а вместе и занять себя, наполнить свою пустоту пустым содержанием. Забавнее всего то, что им самим хочется как можно скорее добраться до эффектного конца, а между тем и хочется продолжить свое торжество и рассказать все сначала и подробнее. Бобчинский овладевает рассказом, говоря, что у Добчинского "и зуб со свистом и слога такого нету", и Добчинскому осталось только помогать жестами рассказу счастливого Бобчинского, изредка обегать его некоторыми фразами, которые тот снова перехватывает и продолжает свой рассказ. Наконец дошли до "молодого человека недурной наружности, в партикулярном платье". Представьте себе, какое впечатление должен был произвести этот "молодой человек недурной наружности, в партикулярном платье" на воображение городничего, уже и без того настроенное ожиданием проклятого "инкогнито"! И вот, наконец, Бобчинский передает донесение трактирщика Власа: "Молодой человек, чиновник, едущий из Петербурга - Иван Александрович Хлестаков, а едет в Саратовскую губернию, и что чрезвычайно странно себя аттестует: больше полуторы недели живет, дальше не едет, забирает все на счет и денег хоть бы копейку заплатил". Следует остроумная сметка проницательного Бобчинского: "С какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит бог знает куда - в Саратовскую губернию? Это, верно, не кто другой, как самый тот чиновник". Не естествен ли после этого ужас городничего?