Мигель Делибес - Дорога

— А вы опорожнились? — спросил он.

Совенок и Паршивый в один голос с удовлетворением ответили:

— Да!

— Я тоже, — сказал Роке-Навозник и хохотнул по поводу редкого единодушия их кишечников.

Но штаны все не находились. Шаря по земле, мальчишки добрались до выхода из туннеля. Попки у них были в угольной ныли, а опасение, что они потеряли штаны, придавало их лицам комически ошеломленное выражение. Им уже было не до смеха. Мысль о разгневанных родителях и беспощадном учителе не очень-то располагала к веселью.

Внезапно они заметили метрах в четырех впереди, на тропинке, тянувшейся вдоль путей, какой-то черноватый лоскут. Роке-Навозник поднял его, и все трое тщательно осмотрели. Наконец, Даниэль-Совенок еле слышно вымолвил:

— Это обрывок моих штанов.

Потом на тропинке стали попадаться и другие лохмотья. Воздушная волна подхватила штанишки ребят, и поезд разорвал их в клочья, как разъяренный зверь.

Если бы не эта неожиданная неприятность, никто не узнал бы о приключении в туннеле. Но зловредные существа, которые постоянно носятся в воздухе, опять испортили все дело. Однако, разумеется, даже их дьявольские происки не оправдывали наказания, которому подверг троих друзей дон Моисес, учитель. Пешка всегда и во всем перебарщивал. А кроме того, наказывать учеников, по-видимому, доставляло ему несказанное удовольствие — по крайней мере в таких случаях рот у него до того перекашивался, что чуть не кусал разбойничью черную бакенбарду.

Вы скажете, что войти в селение без штанов — скандальное дело? Конечно! Но как еще можно было поступить в подобном случае? Уж не следовало ли им из стыдливости вообще не возвращаться в селение, раз они потеряли штаны? Было просто ужасно; что Даниэль-Совенок, Роке-Навозник и Герман-Паршивый вечно оказывались перед лицом таких дилемм. И еще обиднее было то, что их поступки, которые ни прямо, ни косвенно не касались дона Моисеса, учителя, вызывали у него такое ожесточение.

Дон Моисес, учитель, часто говорил, что ему как хлеб нужна жена. Но прошло уже десять лет с тех пор, как он прибыл в селение, а все еще оставался без жены, которая была ему так нужна. Перечницы, Зайчихи и дон Хосе, настоящий святой, признавали, что Пешке нужна жена. Прежде всего по соображениям профессионального престижа. Учитель не может являться в школу в каком угодно виде — это вам не сыровар или, скажем, кузнец. Положение обязывает. Конечно, первое, к чему обязывает положение, это приличное жалованье, а дон Моисес, Пешка, такого жалованья не получал. Поэтому не было ничего удивительного, что дон Моисес, Пешка, всегда ходил в том самом костюме, в котором десять лет назад приехал в селение, теперь уже совсем истрепанном и чиненом-перечиненом, и что он даже не носил нижнего белья. Нижнее белье стоило столько, что глаза на лоб лезли, а учителю надо было не спускать глаз со своих сорванцов.

Что верно, то верно, Камила-Зайчиха плохо обошлась с ним. Дон Моисес, учитель, одно время увивался за ней, а она дала ему от ворот поворот, потому что, как она говорила, он был криворожий и беззубый. И глупо сделала. Пако-кузнец был прав, когда утверждал, что это не является серьезным препятствием, поскольку Зайчиха, если бы вышла за него, могла бы поцелуями поставить ему рот на место и выправить физиономию. Но Камила-Зайчиха заартачилась: мол, чтобы попасть в губы, учителя надо целовать в ухо, а ей это неприятно. Пако-кузнец не сказал ни «да», ни «нет», но про себя подумал, что целовать человека в ухо во всяком случае не так неприятно, как целовать заячью морду. Так из этого дела ничего и не вышло. Зайчиха по-прежнему висела на телефоне, а дон Моисес, учитель, изо дня в день ходил в школу без нижнего белья, с обтрепанными манжетами и с продранными локтями.

Однажды во время каникул, в солнечный летний день, когда трое друзей смотрели, как Паскуале с мельницы и Антонио-Брюхан играют в кегли, Роке-Навозник изложил Даниэлю-Совенку и Герману-Паршивому зародившийся у него план.

— Послушай, Совенок, — сказал он вдруг, — а почему бы Саре не выйти за Пешку?

Даниэль-Совенок разинул рот: это было колумбово яйцо. Как ему самому не пришла в голову такая простая в разумная мысль?

— Ясное дело! — откликнулся он. — Почему бы им не пожениться?

— По-моему, — прибавил вполголоса Навозник, — чтобы пожениться, нужно только одно: чтобы люди в чем-нибудь сходились. А Сара и Пешка сходятся в том, что оба меня терпеть не могут.

Даниэлю-Совенку Навозник начинал казаться гораздо умнее, чем он думал, и все, что тот сказал, представлялось ему таким правильным и многообещающим, что он смог только повторить:

— Ясное дело!

Навозник продолжал:

— Представляете, как было бы здорово, если бы мы с отцом остались в доме одни, без Сары. А в школе дон Моисес всегда делал бы мне поблажку как брату его жены, да и вам тоже как лучшим друзьям брата его жены. Кажется, я попятно говорю?

Даниэль-Совенок с необузданным энтузиазмом, естественно вытекавшим из его нежелания вновь представать перед неправым и беспощадным судом учителя, опять воскликнул:

— Ясное дело!

— Ясное дело! — подхватил Паршивый, заразившись его воодушевлением.

Навозник с сомнением покачал головой.

— Но надо, чтобы они захотели пожениться, — сказал он.

— А почему же им не захотеть? — возразил Совенок. — Пешка уже десять лет ищет себе жену, а Сара была бы рада подцепить мужа. Сестра у тебя не больно хорошенькая.

— Я знаю, она уродина; но ведь и Зайчиха уродина.

— А что, Сара привередливая? — спросил Паршивый.

— Какое там! Когда ей в молоко попадает муха, она со смехом говорит: «Ну, собирайся в дорогу», и как ни в чем не бывало проглатывает ее вместе с молоком, а потом опять смеется, — сказал Роке-Навозник.

— Так в чем же дело? — спросил Паршивый.

— Муха ей больше не досадит, раз — и нет ее. А выйти замуж совсем другое дело, — сказал Навозник.

Трое друзей помолчали. Наконец Даниэль-Совенок сказал:

— Почему бы нам не устроить так, чтобы они встретились?

— А как это сделать? — спросил Навозник.

Совенок вскочил и отряхнул рукой пыль со штанов.

— Пойдемте, сейчас узнаете.

Они вышли из кегельбана на шоссе.

— Мы напишем Пешке записку, как будто от самой Сары, — заговорил Совенок в лихорадочном возбуждении. — Понимаете? Твоя сестра каждый вечер выходит на порог поглядеть на людей. Мы напишем ему, что она его ждет, и когда он подойдет к вашему дому и увидит ее, то подумает, что она и вправду его поджидает.

Роке-Навозник угрюмо нахмурился, как обычно, когда его что-нибудь не совсем устраивало.

— А если Пешка узнает почерк? — сказал он.

— Мы его изменим, — с жаром вмешался Паршивый.

— А если он покажет письмо Саре?