Марк Твен - По экватору

«Чем ниже мы спускались, тем становилось жарче, пока мы не достигли Дуббо, который расположен на высоте шестьсот футов над уровнем моря. Это красивый город, раскинувшийся на обширной равнине. Когда земля высыхает после ливня, ее поверхность трескается и превращается в густой слой пыли, и временами, при ветре определенного направления, весь этот слой в буквальном смысле слова поднимается в воздух огромной темной тучей. В такой буран ничего не увидишь на расстояния нескольких ярдов; несчастный, кого он застигнет, вынужден искать убежище где придется, лишь бы поскорее спрятаться. Заботливая хозяйка, заметив вдалеке приближающийся темный вихрь, поспешно закрывает все окна и двери. Гостиная, где во время пыльной бури опрометчиво оставили открытым окно, примет поистине необычайный вид. Одна почтенная женщина, прожившая в Дуббо несколько лет, говорила, что пыль покрывает ковер таким толстым слоем, что ее приходится выгребать лопатой».

А вывозить, должно быть, фургонами. Я ошибся: настоящей пыльной бури я не видел. По-моему, знакомиться с характеристикой и описаниями Австралии и размышлять над ними — одно удовольствие: Австралия предстает перед нами такой необычайной, вечно новой, таинственной, она так удивительно и забавно отличается от других частей света всем нам известных, всем нам приевшихся. Что касается некоторых частностей, то мы теперь уже знаем, какой благодатный климат на побережье Нового Южного Уэльса и какой зной в Австралии, если верить капитану Стурту; мы познакомились с потрясающей пыльной бурей и задумались о необыкновенном явлении природы — почти необитаемой знойной пустыне площадью в половину Соединенных Штатов Америки, где только на узкой полоске земли живут люди и есть цивилизация и вокруг — хороший климат.

Капитан Кук открыл Австралию в 1770 году, а восемнадцать лет спустя британское правительство начало привозить туда каторжников. За пятьдесят три года в Новый Южный Уэльс прибыло восемьдесят три тысячи каторжников. Они были закованы в тяжелые цепи; надзиратели дурно с ними обращались в скудно кормили; их жестоко наказывали за малейшее нарушение правил. «Такой суровой дисциплины не знал мир», говорит историк, описывая их жизнь [7] Дж. Лори, История Австралазии. (Прим. автора.) .

Английский закон того времени был беспощаден. За малейшую провинность, — в наши дни за нее наказали бы незначительным штрафом или несколькими днями заключения, — мужчин, женщин и юношей отправляли на край света, сроком от семи до четырнадцати лет, а за серьезное преступление ссылали пожизненно. За кражу кролика даже детей ссылали в исправительные колонии на семь лет!

Двадцать три года тому назад, когда я был в Лондоне, там применялось новое средство борьбы с грабителями, душившими свои жертвы, и с женоистязателями — двадцать пять плетей по голой спине. Говорят, этот страшный способ воздействия усмирял даже самых отпетых головорезов, и ве было человека, который бы вытерпел и не закричал после девятого удара, — как правило, крики раздавались раньше. На душителей и женоистязателей это наказание оказывало огромное и благотворное влияние, но современный гуманный Лондон не выдержал, и закон пришлось отменить. Немало избитых и окровавленных английских жен впоследствии сетовали на этот бессердечный подвиг сентиментальной «гуманности»!

Двадцать пять плетей! В Австралии и Тасмании каторжника награждали пятьюдесятью чуть ли не за любой ничтожный проступок, а порой жестокий надзиратель добавлял пятьдесят, и еще пятьдесят, и еще, пока страдалец был в силах выдерживать пытку. В Тасмании один каторжник получил триста плетей за кражу нескольких серебряных ложек, — я прочитал об этом случае в старом рукописном официальном отчете. А ведь бывало и еще больше. Кто орудовал плетью? Нередко другой каторжник, случалось — самый близкий друг провинившегося; и ему приходилось стараться изо всех сил, не то его самого отстегали бы за милосердие — ведь с него не спускали глаз, — а другу это милосердие все равно не принесло бы пользы: ни одна плеть не миновала бы его... его передали бы в другие руки и отмерили наказание полной мерой.

В Тасмании жизнь каторжника была столь невыносимой, а самоубийство столь трудно осуществимо, что бывали случаи, когда отчаявшиеся люди собирались и тянули жребий, кому из них убить своего же товарища, — убийство обеспечивало преступнику и свидетелям преступления смерть от руки палача!

Приведенные примеры — лишь смутный намек; они только наводят на мысль о том, какой была жизнь ссыльных, — всего лишь несколько мелочей, всплывших на поверхность безбрежного моря им подобных; или же, пользуясь другим образом, — всего лишь две-три горящие колокольни, сфотографированные с такого места, откуда не виден охваченный пламенем город у их подножья.

Некоторые каторжники — и немало, говоря по совести, — были очень дурными людьми даже для того времени; но большинство вряд ли было многим хуже тех, кто остался на родине. Мы должны этому верить; от этого никуда не денешься. Мы обязаны верить, что страну, способную равнодушно смотреть на то, как вздергивают на виселицу женщин, которых голод или холод вынудили украсть кусочек бекона или жалкие лохмотья стоимостью в двадцать шесть центов, как мальчиков отрывают от матерей, а мужчин от семьи и ссылают на долгие годы на край света за столь же ничтожные проступки, никак не назовешь «цивилизованной» в сколько-нибудь значительной степени. И мы вынуждены также предполагать, что страна, которая в течение сорока с лишним лет знала об участи этих изгнанников и мирилась с этим, явно не поднялась на более высокую ступень цивилизации.

Если мы заинтересуемся личностью и поведением надзирателей и чиновников, которым был вверен надзор за каторжниками и забота об их спинах и желудках, то нам придется и в этом случае признать, что между каторжниками и тюремщиками, теми и другими, и их соотечественниками на родине существовало весьма заметное сходство и единообразие.

Прошло четыре года, и за это время в Австралию прибыло множество ссыльных. Начали стекаться и почтенные поселенцы. Обе эти категории колонистов нуждались и охране, на случай стычек между ними и туземцами. Здесь уместно вспомнить о туземцах, хотя их было так мало, что и говорить-то почти нечего. Даже в ту пору, когда их не очень донимали, ибо они еще не очень мешали, было подсчитано, что в Новом Южном Уэльсе всего один туземец на сорок пять тысяч акров территории.