Томас Гарди - Джуд незаметный

За разочарованием последовал период бездействия. Вероятно, он бы мог получить грамматики из Элфредстона, но для этого надо было иметь деньги и знать, какие книга заказывать; хотя Джуд и не нуждался, он все же полностью зависел от бабки, и личных денег у него не было.

Как раз в это время мистер Филотсон прислал за своим фортепьяно, и это подсказало Джуду выход. Что, если написать школьному учителю и попросить его достать грамматики в Кристминстере? Можно засунуть письмо в ящик с инструментом, и оно наверняка попадет на глаза учителю. Почему бы не попросить его прислать старые, подержанные учебники, которые были бы ему тем милее, что пропитались самим духом университета?

Но рассказать о своем замысле бабке значило обречь его на провал. Следовало действовать одному.

После непродолжительного раздумья он перешел к делу, и в день отправки фортепьяно, совпавший с днем его рождения, тайком засунул в ящик с инструментом письмо, адресованное горячо любимому другу; он очень боялся, как бы бабка Друзилла не догадалась и не заставила его отказаться от своей затеи.

Фортепьяно было отправлено, и для Джуда наступили дни и недели ожидания; каждое утро, еще до пробуждения бабки, он наведывался на почту. Наконец г. Сакет туда действительно прибыл, и Джуду удалось разглядеть в нем две тонкие книжонки. Он унес пакет в укромное место и, присев на срубленный вяз, распечатал его.

С тех пор, как Джуда впервые потрясло видение Кристминстера и он понял, какие возможности таит этот город, его не оставляло любопытство: в чем же заключается процесс превращения фраз одного языка во фразы другого? Он полагал, что грамматика изучаемого языка содержит прежде всего правило, рецепт или ключ к разгадке тайного шифра, который, будучи однажды усвоен, позволит переводить слова родного языка в соответствующие слова чужого. В его детских представлениях о переводе, собственно, отражалось стремление к предельной математической точности, известное всем под названием закона Гримма, по которому простейшие правила возводятся в степень идеальной завершенности. Так, он считал, что слова чужого языка таятся в словах родного и находит их тот, кто владеет этим тайным шифром, которому и обучают вышеназванные книги.

Поэтому, когда Джуд, убедившись, что на пакете стоит почтовый штемпель Кристминстера, разрезал бечевку, вынул томики и раскрыл латинскую грамматику, которая лежала сверху, он глазам своим не поверил.

Книга была старая, изданная лет тридцать назад, захватанная, вся сплошь исписанная чьим-то именем, бесцеремонно заслонявшим текст, испещренная датами двадцатилетней давности. Но не это поразило Джуда. Только теперь ему стало ясно, что никакого закона превращения не существует, как он по наивности полагал (нечто подобное такому закону было, но автор грамматики этого не признавал), и что каждое слово в отдельности, латинское и греческое, надо запоминать, не жалея многих лет упорного труда.

Джуд отшвырнул книги, растянулся на широком стволе вяза и пролежал так с четверть часа, чувствуя себя бесконечно несчастным. По старой привычке он надвинул на глаза шляпу и следил за солнцем, украдкой заглядывавшим к нему сквозь соломенное плетение. Так вот что такое латынь и греческий! Какая ужасная ошибка! Он предвкушал наслаждение, а в действительности его ждал труд, сравнимый лишь с трудом сынов Израиля в Египте.

Какие же головы у них там, в Кристминстере, в этих знаменитых школах, мелькнула у него мысль, если они могут запоминать слова десятками тысяч! Нет, его ума на это не хватит. И пока тонкие солнечные лучи играли на его лице, он думал, что лучше бы он никогда не видел книг, лучше бы ему никогда не видеть их впредь, а еще лучше бы вовсе не родиться.

Если б кто-нибудь прошел мимо и спросил Джуда о причине его горя и подбодрил бы его, сказав, что в своих понятиях он далеко опередил автора грамматики! Но никто не пришел, в жизни так не бывает, и, подавленный сознанием своей огромной ошибки, Джуд продолжал думать лишь об одном: лучше б ему не жить на свете.

В течение последующих трех-четырех лет на дорогах Мэригрин и ее окрестностей можно было видеть на редкость странную повозку, разъезжавшую весьма странным образом.

Месяц или два спустя после получения книг Джуд уже смирился со злой шуткой, какую сыграли с ним мертвые языки. Больше того, разочарование в доступности этих языков в конце концов послужило лишь к дальнейшему возвеличению учености Кристминстера в его глазах. Постичь языки, мертвые ли, живые ли, вопреки всем сложностям, казалось Джуду геркулесовым трудом, но теперь это вызывало в нем куда больший интерес, чем предполагаемый легкодоступный метод. Гора материала, под которым крылись идеи в этих запыленных томах, именуемых классиками, побудила его с поистине мышиным упорством попытаться подточить эту гору, хотя бы по частям.

Он старался не быть в тягость своей бабке, ворчливой старой деве, и помогал ей как только мог, так что дела в маленькой деревенской пекарне заметно поправились. За восемь фунтов была куплена на распродаже старая понурая кобыла, еще за несколько фунтов приобретена скрипучая повозка с выцветшим коричневым верхом, после чего обязанностью Джуда стало трижды в неделю развозить в этом экипаже хлеб по деревне и уединенным фермам в окрестностях Мэригрин.

Своеобразие, о котором было уже упомянуто выше, заключалось не в самой повозке, а скорее в том, как Джуд водил ее по дорогам. Не слезая с повозки, он, самоучкой продолжал свое образование. Как только лошадь запоминала дорогу и дома, у которых следовало останавливаться, сидящий на передке мальчик перебрасывал через руку вожжи, ловко прилаживал с помощью ремня, привязанного к верху повозки, открытую книгу, укладывал на колени словарь и погружался в чтение несложных отрывков из Цезаря, Вергилия или Горация, разбирая их почти наугад, с пятого на десятое, и вкладывая в это столько труда, что иной мягкосердечный учитель не мог бы не прослезиться; однако, докапываясь до смысла прочитанного, он скорее угадывал, чем постигал, дух подлинника, который его воображению часто рисовался иным, чем был на самом деле.

Единственными доступными книгами для него были старинные издания Дофин, они устарели и потому дешево стоили. Непригодные для нерадивых школяров, для него они, однако, оказались приемлемы. Связанный в своих движениях, одинокий ездок добросовестно прикрывал рукой вынесенный на поля перевод текста, обращаясь к нему, только чтобы проверить конструкцию фразы, как обратился бы к товарищу или учителю, если бы они случайно проходили мимо. И хотя стать ученым, следуя такому несовершенному методу, было невозможно, Джуд хотя бы приближался к той сфере деятельности, о которой мечтал.