Эптон Синклер - Джимми Хиггинс

Сегодня же хлопот у него было даже больше, чем всегда, потому что вся организация была взбудоражена, словно муравейник, который разворошили лопатой. Даже самые ревностные ее члены и те, забыв про работу, собирались кучками и обсуждали новости, полученные по телеграфу из-за океана и опубликованные в утренней газете. Джимми Хиггинсу хотелось послушать, о чем это все толкуют; но ведь кому-то же надо работать! На устройство митинга пришлось занять целых триста долларов, и он должен во что бы то ни стало получиться на славу, даже если половина человечества сошла вдруг с ума! И Джимми лазил и лазил по лестницам, развешивая полотнища кумача.

Когда наступило время завтрака и члены комиссии по оформлению стали расходиться, кто-то вдруг вспомнил, что должен приехать извозчик — привезти литературу. Что, если он приедет, а никого не будет на месте? Пусть-ка товарищ Хиггинс останется и подождет, а они тем временем позавтракают. Нашелся и благовидный предлог: Джимми ведь член литературной комиссии. Джимми вообще был членом всех комиссий, где требовалась тяжелая, утомительная работа: и комиссии по раздаче листовок о митинге, и комиссии по связи с профсоюзами и продаже билетов, и комиссии, ведавшей сбором денег во время митинга. Он не состоял только в тех комиссиях, участие в которых было почетно и интересно, как, например, в комиссии по встрече кандидата на вокзале и препровождению его к оперному театру. Да Джимми никогда и в голову не приходило, что он может претендовать на такую честь: он ведь невежественный малый, простой рабочий, невзрачный, худой, со скверными зубами и руками, огрубевшими от работы. У него ни манер, ни талантов, а в комиссию по встрече входят адвокат, преуспевающий доктор и секретарь профсоюза ковровщиков — все люди хорошо одетые, образованные, знающие, как надо разговаривать с кандидатом.

Итак, Джимми остался ждать и, когда приехал извозчик, распаковал книги и брошюры, разложил их аккуратно стопками по столам, а те, что покрасивей, разместил на стендах. Товарищ Мейбл Смит, председательница литературной комиссии, вернувшись, похвалила его работу.

Потом пришли члены кружка немецкой песни — репетировать программу концерта. Товарищ Хиггинс был бы очень не прочь посидеть и послушать, но кто-то вдруг обнаружил, что нет клея, и он помчался разыскивать какой-нибудь магазинчик, открытый в воскресенье.

Позднее, когда наступило затишье, Джимми внезапно почувствовал, что он голоден. Обследовал содержимое своих карманов: всего семнадцать центов. Идти домой — далековато. Проще забежать к Тому, тут же рядом, за углом, и выпить чашку кофе с булочками. Но прежде чем уйти, Джимми добросовестно спросил, не нужно ли кому еще чего-нибудь, и товарищ Мейбл Смит попросила его вернуться поскорее — помочь ей разложить листовки по креслам, и товарищу Мейснеру он тоже скоро понадобится—расставить стулья на сцене.

Если выйти из здания лисвиллской Оперы, повернуть на запад и пойти по главной улице города, Мейн-стрит, то сначала будет кафе Гейнца — не для таких, как Джимми, конечно, а для шикарной публики,— подальше «Бижу никл одеон» с пианолой у входа, потом обувной магазин «Бон марше», в котором без конца объявлялись распродажи: то по случаю пожара, то по случаю переезда в другое помещение или же банкротства; затем Кино-дворец Липского с коричнево-желтым ковбоем на фасаде, скачущим во весь опор, держа желто-красную девицу в объятиях, и, наконец, бакалейная лавка Грогана на углу. И во всех витринах были выставлены плакаты с портретом кандидата и объявлением о том, что в воскресенье в восемь часов вечера он выступит в здании лисвиллской Оперы с речью: «Война, ее причины и борьба за ее прекращение».

Джимми Хиггинс старался смотреть на эти плакаты с видом сдержанного достоинства, но в душе его поднималось неудержимое чувство радости: ведь это он, Джимми, вел переговоры с владельцами магазинов и добился, чтобы те согласились, хотя и довольно неохотно, выставить плакаты.

Он шел и думал о том, что сегодня во всех городах Германии, Австрии, Бельгии, Франции, Англии миллионы, десятки миллионов рабочих соберутся на митинги протеста против кровавой бури войны, разразившейся над миром. Клич раздастся в Америке — он понесется от Нового Света к Старому, призывая рабочих подняться и сдержать свою клятву: предотвратить это преступление против человечества. У него, Джимми Хиггинса, нет дара убеждать, он не может заставить людей прислушаться к его словам. Но зато он помог жителям города услышать человека, который обладает таким даром и сумеет растолковать рабочим, что послужило причиной этой мировой катастрофы.

То был кандидат их партии на пост президента. Предстояли, правда, всего лишь выборы в конгресс, но этот человек столько раз бывал кандидатом на пост президента, что никто и не представлял себе его иначе как в этой роли. Его избирательные кампании, можно сказать, длились по четыре года каждая — от выборов и до выборов; он исколесил страну вдоль и поперек. Миллионы людей слышали его пламенные речи. И как раз сегодня, когда кандидат должен был выступить с речью в лисвиллской театре, военные и денежные тузы Европы решили погнать своих рабов на бойню. Не удивительно, что социалисты провинциального городка были в таком волнении!

Джимми Хиггинс свернул за угол и вошел в «буфетерию» Тома; поздоровался с владельцем, сел у стойки и заказал себе кофе и несколько булочек, которые почему-то назывались «грузилами», хотя скорее их надо было бы назвать «поплавками»—столько в них было воздуха, в этих булочках. Набив себе рот, Джимми взглянул, не снял ли Том, чего доброго, плакат с объявлением о митинге. Ведь этот Том — католик. Между прочим, Джимми приходил сюда отчасти для того, чтобы поспорить с ним и его клиентами насчет эксплуатации и прибавочной стоимости.

Однако на этот раз, еще до того как начался традиционный спор, Джимми огляделся по сторонам. В глубине комнаты стояли четыре накрытых клеенкой столика, где подавались блюда на заказ. За одним из них сидел человек. Джимми взглянул и вздрогнул так, что едва не расплескал кофе. Не может быть! И все же... Ну, конечно! Как не узнать это лицо! Лицо средневекового подвижника, худое, аскетическое, но вместе с тем не лишенное мягкости, присущей человеку нового времени. И потом эта лысая маковка, сияющая над венчиком волос, словно месяц над прерией. Джимми пристально посмотрел на портрет кандидата, который венчал собою гору пирожков, потом снова на человека за столиком; тот поднял глаза, и взгляд его встретился со взглядом Джимми, полным благоговейного изумления. В этом взгляде была целая повесть, и притом такая красноречивая! В особенности для кандидата, который разъезжает по всей стране, произнося речи, и привык, что его то и дело узнают по плакатам незнакомые люди. Губы его дрогнули в улыбке, и Джимми встал, поставил трясущейся рукой чашку с кофе и положил свое «грузило» на стойку.