Эптон Синклер - Джимми Хиггинс

Этот матрос, по фамилии Томе, был родом из Корнуэла (транспорт и сопровождающие крейсеры принадлежали британскому флоту; таким образом, судьба Джимми Хиггинса была доверена «коварному Альбиону»). Томе семь раз тонул от взрыва мин и все семь раз опасался,—он мог рассказать уйму интересного американским «сухопутным морякам». Он давал совсем иное освещение вопросу, по поводу которого наш «сухопутный моряк» уже несколько лет вел споры — вопросу о потоплении пассажирских судов с женщинами и детьми на борту. На сей раз Джимми воспринял это иначе, услышав живой рассказ о каких-то конкретных женщинах и детях, о том, как они выглядели и что говорили и как вообще все это происходило, когда надо было в зимнюю стужу прыгать в спасательные лодки, и в эти лодки хлестала ледяная вода, и детские личики посинели, а потом стали белыми, и пока дождались спасения, у детей уже были отморожены носы, уши, руки и ноги.

Джимми был рабочим и понимал язык рабочих, их мысли и взгляды на жизнь. И Томе был рабочим—нельзя сказать, чтобы столь уж сознательным, как социалисты, но все же он был членом профсоюза и разделял недоверие социалистов к правящему классу. То, что говорил этот закаленный труженик моря, было понятно и убедительно. И Джимми поверил (хотя он отказывался верить, когда ему то же самое твердили продажные газеты), что существует кодекс морского поведения и морской морали, некий закон морской порядочности, веками никем не нарушавшийся, кроме пиратов и дикарей. Моряки — это особая категория людей, с инстинктами, порожденными суровостью стихии, в борьбе с которой проходит их жизнь, с инстинктами, стоящими выше национальных и расовых барьеров и даже военной вражды.

Но ныне все эти морские законы оказались попранными, и гунн, поправший их, продемонстрировал, что он лишен и тени человечности. В сердцах моряков вспыхнула великая ненависть, и они охотились за ним, словно за гадюкой или гремучей змеей. Члены профсоюза, к которому принадлежал Томе, дали клятву, что и во время войны и после никто из них не наймется на немецкое судно или на судно любой национальности, если там окажется хоть один немец, или если это судно идет в германский порт, или если в его трюме — немецкие товары. Профсоюз отказался возить делегатов социалистической партии на международные конференции, в которых должны были участвовать германские социалисты, и вообще возить куда бы то ни было тех рабочих лидеров, которые проявляли снисходительное отношение к Германии.

Можете себе представить, как взволновался Джимми, услыхав об этом! Его спор с Томсом затянулся до поздней ночи, вокруг собралась изрядная толпа слушателей, и уж они отделали маленького социалиста по всем правилам! В довершение бед кто-то донес на Джимми Хиггинса начальнику отряда механиков, тот вызвал его к себе и прочел ему строгую нотацию. Да будет ему известно, сказал офицер, что он едет в Европу не на мирные переговоры, а работать и, кстати, держать язык за зубами! Джимми, подавленный клыкастым, когтистым чудовищем милитаризмом, буркнул:

— Слушаю, сэр.!

Весь день он ходил мрачный, думая, что недурно было бы, если бы торпеда потопила этот транспорт со всеми его пассажирами, кроме двух социалистов и одного ирмовца.

Настал день прибытия в порт. Утром все надели спасательные пояса и заняли каждый свое место. Вдруг раздался крик, подхваченный хором испуганных голосов. Подбежав к борту, Джимми увидел на воде белый след, который стремительно, как резвая рыбка, приближался к пароходу. «Торпеда!» Все так и замерли. Вдали, откуда брал начало этот след, медленно передвигался перископ и слышалось мерное потрескивание. Вокруг, взлетая высокими брызгами, клокотала вода. Маленькие миноносцы, стреляя на ходу, бросились туда со своим смертоносным грузом глубинных бомб. Все это промелькнуло перед глазами Джимми в какой-нибудь миг, а в следующую секунду раздался адский грохот, и он упал оглушенный, а громадный кусок борта .с железными поручнями пролетел над ним и ударил позади в стену каюты.

На пароходе поднялась паника: пассажиры заметались, команда бросилась спускать спасательные лодки.

Джимми сел и огляделся. Первое, что он увидел, был его приятель ирмовец, лежавший в луже крови с пробитой головой.

Вдруг кто-то запел американский гимн. Джимми всегда ненавидел его, потому что он давал повод шовинистам и «патриотам» запугивать и оскорблять радикалов,— мол, те недостаточно проворно вскакивают на ноги при звуках национального гимна! Но сейчас его воздействие на людей было поистине замечательным. Пели все: и солдаты, и рабочие, и медицинские сестры, и женщины — шоферы санитарных машин. Люди преодолевали пением свой страх — «на войне как на войне!» И вот уже одни помогали команде спускать шлюпки, а другие перевязывали раненых и несли их по быстро накренявшимся палубам.

Огромный пароход тонул. Страшно было подумать, что это грандиозное сооружение, две недели служившее домом для нескольких тысяч! человек,, эта плавучая гостиница с постелями, с обеденными: залами и кухнями, где сейчас стоял сваренный на всех пассажирок завтрак, эти мощные моторы; и самый разнообразный груз — что только могло понадобиться солдату в бою и на отдыхе — все пойдет ко дну! Джимми Хиггинс десятки раз читал про потопление океанских судов но одно дело чтение, а совсем другое то, что пришлось пережить ему за несколько минут, когда, ухватившись за снасть, он в полуобмороке глядел, как летят за борт спасательные лодки и исчезают где-то внизу.

— Первые — женщины!

Но женщины отказывались прыгать, пока не будут спущены раненые, и произошла заминка. Джимми помог поднять своего приятеля ирмовца и спустить его на канатах в лодку. Теперь уже палубу задрало настолько, что ходить по ней было почти невозможно, нос все глубже зарывался в воду, а корма дыбилась в воздух. Пожалуй, только тогда и осознаешь, что за колоссальная махина океанский пароход, когда видишь, как он горой вздымается в небо, прежде чем пойти ко дну.

— Прыгайте в воду! — неслись голоса.

— Вас подберут спасательные лодки! Прыгайте и-плывите!Джимми метнулся к борту. Под ним в воде гребцы силились сдвинуть с места шлюпку, но мощные волны все время прибивали ее обратно к пароходу. Вдруг раздался дикий крик, и кто-то бросился в пространство между пароходом и шлюпкой. Со всех сторон прыгали в воду люди — теперь их было там уже столько, что Джимми не сразу нашел, куда прыгнуть. Потом, сообразив, вскарабкался на борт и бросился вниз.

Вода была, как лед. Джимми сразу захлестнуло волной; однако благодаря пробковому поясу он всплыл и стал жадно глотать воздух; но тут ударила другая волна, и он едва не задохнулся. Какой-то матрос, делавший отчаянные попытки выгрести из водоворота, едва не хватил его по голове веслом. Джимми удалось увильнуть и отплыть в сторону. Плавать-то он умел: пригодился старый опыт купанья в разных речках, даже в той, где он купался с кандидатом! Только в такую холодную он еще никогда не попадал! Разговаривая тогда с Мейснером, он даже не представлял себе, что такая вода бывает! Казалось, будто ледяные руки бьют тебя, выколачивая из тебя жизнь,—он боролся, напрягая все силы, как борются с удушьем.