Уильям Теккерей - История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 1)

— Милая моя матушка, — сказал он, — вы, верно, и дом бы сожгли, кабы я вас о том попросил!

Очень возможно, что мистер Пен был прав, и неразумная эта женщина в самом деле исполнила бы любую его прихоть.

Наряду с произведениями английской "изящной словесности", которые поглощал сей прилежный студент, он привез и немало образчиков изящной литературы наших соседей — французов. Заглянув в эти книги, Элен прочла в них такое, что только глаза раскрыла от изумления; однако Пен растолковал ей, что книги эти писал не он, а чтобы не забыть французский язык, ему просто необходимо знакомиться с новейшими писателями и читать знаменитого Поль де Кока для него столь же непременная обязанность, как изучать Свифта или Мольера. И миссис Пенденнис, недоуменно вздохнув, смирилась. Но мисс Лоре было запрещено и близко подходить к этим книгам — об этом ее предупредили и растревоженная Элен, и строгий моралист мистер Артур Пенденнис: хотя сам он и вынужден был изучать все виды литературы, дабы образовать свой ум и совершенствовать слог, однако он никак не мог рекомендовать такое чтение юной девице, предназначенной для совсем иных занятий.

За летние каникулы мистер Пен прикончил остатки кларета, запасенного его отцом, — того самого, о котором сын как-то сказал, что, выпей его хоть целую бочку, голова не заболит; и выписал новую партию от "своих виноторговцев" Бинни и Латама, Марк-лейн, Лондон: этих поставщиков указал ему пастор Портмен, когда советовал захватить с собой в колледж немного портвейна и хереса. "Вам придется время от времени угощать вином ваших товарищей, — сказал тогда заботливый пастор. — В мое время это было принято. Так мой вам совет — пользуйтесь услугами какой-нибудь солидной лондонской фирмы, это лучше, чем иметь дело с оксбриджскими торговцами — у тех и вино, сколько мне помнится, отвратительное и цены непомерные". Следуя этому совету, послушный юноша и сделался постоянным покупателем Бинни и Латама.

И вот теперь, заказывая пополнение для погребов Фэрокса, он намекнул своим поставщикам, что заодно с новым счетом они могут прислать ему и другой — за поставки в Оксбридж. Бедную Элен сумма этих счетов привела в ужас. Но Пен посмеялся над ее старомодными понятиями, сказал, что все теперь пьют кларет и шампанское, и вдова в конце концов заплатила, смутно сознавая, что ее хозяйственные расходы значительно возросли и что едва ли ее скромного дохода хватит на их покрытие. Но ведь расходы эти не постоянные. Пен всего-то проводит дома по нескольку недель на каникулах. А без него они с Лорой могут и поэкономничать. Пока он здесь, так не хочется ему в чем-нибудь отказывать!

Надобно сказать, что Артур все это время получал щедрое содержание намного щедрее, чем сыновья гораздо более богатых родителей. Еще давным-давно бережливый и любящий Джон Пендевнис, всегда лелеявший мечту дать сыну университетское образование, которого сам он не получил из-за безрассудства своего отца, начал откладывать деньги на счет, который он назвал Фонд образования Артура. Как обнаружили душеприказчики, в его книгах из года в год значились записи — в Ф. О. А.; после его кончины и до поступления Пена в колледж вдова еще не раз пополняла этот фонд, так что ко времени его отъезда в Оксбридж сумма накопилась немалая. Пусть получает порядочное содержание, решил майор Пенденнис; пусть вступит в свет как джентльмен и сразу займет свое место среди людей знатных и богатых; удержаться ил этом месте — это уж его дело. Урезывать юношу во всем, давать ему меньше, чем имеют его товарищи, — куда как неполитично. Придет время, и Артуру нужно будет самому пробивать себе дорогу. А пока поможем ему приобрести нужных друзей и джентльменские привычки, вооружим его для предстоящей борьбы. Вероятно, майор высказывал эти либеральные взгляды и потому, что они были вполне справедливы, и потому, что деньги, о которых шла речь, были не его, а чужие.

Таким образом Пен, единственный сын почтенного землевладельца, молодой человек с наружностью и манерами джентльмена, получавший из дома хорошее содержание, казался персоной намного более значительной, нежели был на самом деле; и в Оксбридже все, от начальства до студентов и поставщиков, видели в нем светского денди и аристократа. Держался он смело, открыто, пожалуй, немного дерзко, как и подобает благородному юноше. На деньги не скупился и, видимо, не ощущал в них недостатка. Любил повеселиться и очень неплохо пел. Лодочные гонки в то время еще не были столь важной принадлежностью университетской жизни, какой они, судя по рассказам, стали в наши дни; более фешенебельными тогда считались верховые лошади и коляска цугом. Пен хорошо ездил верхом, на охоте красовался в алом камзоле и, хотя ни этой забавой, ни иными не увлекался без меры, все же сумел изрядно задолжать Найлу, содержателю конюшен, и много кому еще. Вкусы его были до крайности разнообразны. Он обожал книги: пастор Портмен; научил его ценить редкие издания, а любовь к красивым, — переплетам подсказал ему собственный вкус. И надо поражаться, сколько золотых обрезов, мраморных форзацев и тисненых заглавий книгопродавцы и переплетчики нагромоздили на Пеновы полки. Он неплохо разбирался в изящных искусствах и особенно любил хорошие гравюры не каких-нибудь французских танцовщиц и скаковых лошадей, составлявших усладу его нетребовательного предшественника мистера Спайсера, но Рембрандта, и Стрейнджа, и Уилки раннего периода; и эти-то произведения вскоре появились на стенах его комнат, после чего он окончательно прослыл человеком необычайно тонкого вкуса. О его пристрастии к булавкам, перстням и нарядам мы уже упоминали, и нужно сознаться, что в университетские годы мистер Пен отчаянно франтил и всячески украшал свою особу. Он сам и его изысканные друзья одевались не менее тщательно, отправляясь друг к другу обедать, чем иной мужчина, вознамерившийся покорить женское сердце. Поговаривали, что Пен носил перстни поверх лайковых перчаток, хотя сам он это отрицает; но на какие только безрассудства не способна молодежь в своем простодушном самодовольстве? Что он купался в надушенной ванне — это доподлинно известно, причем; сам он объяснял, что делал это после того, как общался в столовой с людьми низкого звания.

Когда мисс Фодерингэй достигла вершины своей лондонской славы и было напечатано множество ее портретов, Пен, бывший в то время на втором курсе, повесил один такой портрет у себя в спальне и поведал своим ближайшим друзьям, как сильно, как страстно, как безумно он некогда любил эту женщину. Под большим секретом он показывал им стихи, которые посвящал ей, и когда он вспоминал эти роковые месяцы и описывал пережитые муки, чело его мрачнело, глаза сверкали, а грудь вздымалась от волнения. Стихи переписывали, они ходили по рукам, вызывая и насмешки и восторги. Ничто так не возвышает юнца в глазах других юнцов, как ореол романтической страсти. Возможно, в ней всегда есть нечто возвышенное, а люди очень молодые почитают ее геройством, и Пен стал героем. Рассказывали, что он чуть не покончил с собой, что он дрался на дуэли с каким-то баронетом. Новички показывали его друг другу. Когда он в сопровождении своей свиты часа в два пополудни выходил из колледжа прогуляться, на него стоило посмотреть. Одетый с иголочки, он бросал томные взгляды на юных леди, которые, знакомясь с местными достопримечательностями, ходили по улицам под руку с гордыми и счастливыми студентами, и высказывался касательно их наружности и туалетов самоуверенным тоном многоопытного критика. Многие питомцы св. Бонифация вспоминали, что появляться на людях в обществе Пенденниса бывало для них так же лестно, как для некоторых из нас — пройтись по Пэл-Мэл в обществе герцога. Пен и проктор раскланивались при встречах как два равных носителя власти, и студенты уже теряли представление о том, который из них выше.