Уильям Теккерей - История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим

Замечание, сделанное мистером Эсмондом, заставило мсье Батиста слегка покраснеть, но он тотчас же снял шляпу и сказал:

— Tenez, elle est jolie, la petite mere; Foi de Chevalier! elle est charmante, mais l'autre, qui est cette nymphe, cet astre, qui brille, cette Diane, qui descend sur nous? [108] Послушайте, да она прехорошенькая, маленькая мамаша. Она просто очаровательна, слово шевалье! Но кто же эта, другая, кто эта нимфа, эта сверкающая звезда, эта Диана, что нисходит сюда, к нам? (франц.). — И, сперва отступив на шаг, он тотчас же бросился вперед, навстречу Беатрисе, которая в эту минуту спускалась с лестницы. Она, впервые за этот год, сняла дома траур; на шее у нее сверкали бриллианты, подаренные полковником, — согласно уговору, она должна была надеть их в день приезда короля; и сама она походила на королеву в лучезарном блеске и поистине царственном великолепии своей красоты.

Даже Каслвуд был поражен этой красотой; он попятился назад и такими глазами смотрел на сестру, точно никогда прежде не знал (да так это, верно, и было), как чудно хороша она; и мне показалось, что он покраснел, целуя ее. Принц не мог отвести от нее восхищенного взора; все наставления вылетели у него из головы, он думать забыл про свою роль подчиненного и про маленький, почти невесомый баул, который должен был нести в руках. Он устремился вперед, едва ли не оттеснив милорда виконта. По счастью, внимание слуг отвлечено было в другую сторону, иначе они тотчас подумали бы, что это не слуга иди, во всяком случае, весьма дерзкий нахальный слуга.

Пришлось полковнику Эсмонду снова окликнуть нарочито громким и повелительным тоном:

— Батист! Займитесь вещами вашего господина! — в ответ на что непокорный юноша заскрежетал зубами, пробормотав при этом нечто весьма похожее на ругательство, и бросил на своего ментора быстрый и не слишком дружелюбный взгляд. Однако он все же внял намеку, вскинул баул на плечо и понес его вверх по лестнице, предшествуемый Эсмондом и слугою с зажженной свечой в руках. Войдя в опочивальню, он сердито сбросил свою ношу на пол.

— Принц, который желает носить корону, должен уметь носить маску, сказал ему мистер Эсмонд по-французски.

— Ah, peste! [109] Проклятье! (франц.). Я уже вижу, к чему идет дело, сказал мсье Батист также по-французски.

— Великий Серьезник намерен всерьез… охранять интересы мсье Батиста, — перебил его полковник. Эсмонду весьма не понравились как те выражения, в которых принц говорил о хозяйках дома, так и взгляды, которые он на них бросал.

В опочивальне и обоих смежных с ней помещениях, кабинете и той комнате, которая должна была называться гостиной милорда виконта, уже горел свет, и все было готово к приему гостей; стол был накрыт для ужина. Минуту спустя в комнаты вошел сам лорд Каслвуд, его мать и сестра; и как только слуги скрылись за дверью, обе леди опустились на колени перед принцем, который милостиво протянул каждой из них руку. Роль государя, удавалась ему куда лучше, нежели роль слуги, которую он только что пытался разыграть, и когда он наклонился, чтобы помочь дамам встать, движение его было исполнено и благородства и любезности.

— Сударыня, — сказал он, — матушка моя всегда будет благодарна вашей милости за гостеприимство, оказанное ее сыну; что же до вас, сударыня, продолжал он, повернувшись к Беатрисе, — мне просто невыносимо видеть подобную красоту в столь смиренной позе. Вы этим сразу выдадите мсье Батиста; не вам перед ним, а ему перед вами надлежит преклонять колени.

В ее глазах сверкнул огонь, достаточно яркий, чтобы любое сердце воспламенить страстью. Бывали в жизни этой женщины минуты, когда, казалось, она, подобно Венере, являлась вдруг перед всеми богиней в ослепительных вспышках света. Такой была она сейчас — вся словно сияла, и в глазах ее был особенный, неизъяснимый блеск. Эсмонд перехватил взгляд, которым она подарила принца, и острая боль ревности и негодования пронзила ему сердце; рука невольно сжалась в кулак, он оглянулся на Каслвуда, чьи глаза словно сказали ему: "Сигнал принят, я буду настороже".

Аудиенция, которою принц удостоил своих подданных, длилась несколько минут, и по окончании ее обе леди и полковник Эсмонд скромно удалились. Они сошли вниз, — спускаясь с лестницы, леди Каслвуд пожала руку полковника, на которую опиралась, — чтобы там подождать, пока путешественники отдохнут и переоденутся к ужину.

Эсмонд взглянул на Беатрису, на драгоценное ожерелье, сверкавшее на ее прекрасной шее.

— Я сдержал свое слово, — сказал он.

— А я — свое, — отвечала Беатриса, глядя на бриллианты.

— Будь я Великий Могол, — сказал полковник, — все сокровища Голконды принадлежали бы вам.

— Для меня и эти слишком хороши, — возразила Беатриса, уронив головку на грудь, — и вы, все вы тоже слишком хороши для меня. — И когда мгновение спустя она, вздохнув, снова подняла голову, во взгляде ее, обращенном на Эсмонда, была та едва уловимая печаль, тайну которой он никогда не мог разгадать.

Вскоре стук в потолок возвестил нам, что пришло время ужина, и обе леди в сопровождении полковника поднялись в верхние апартаменты, где принц ожидал их, стоя рядом с виконтом; оба были одного возраста, одинакового сложения и даже черты их не лишены были сходства, хотя Фрэнк бесспорно отличался большею красотой. Принц сел за стол и пригласил дам последовать его примеру. Оба джентльмена продолжали стоять; на столе, кстати сказать, оставался еще всего один прибор.

— Кто из вас займет это место? — спросил король,

— Глава нашего дома, — сказала леди Каслвуд, взяв за руку сына, и, поклонившись полковнику, добавила голосом, дрожащим от волнения: — Маркиз Эсмонд будет иметь честь прислуживать королю за столом.

— Я надеюсь, что ваше величество не откажет мне в этой чести, — сказал полковник Эсмонд и, налив бокал вина, поднес его королю, опустившись на одно колено, как требовал обычай той поры.

— За хозяйку дома и ее семью, — провозгласил король, видимо, не совсем довольный; но тень досады быстро сбежала с его лица, и он завел с дамами веселый, оживленный разговор, не обращая внимания на желтую физиономию мистера Эсмонда, казавшуюся, надо сказать, еще угрюмее обычного.

Возвращаясь домой, Эсмонд по дороге встретил мистера Аддисона, направлявшегося в Фулем, где у него был небольшой домик. Свет луны озарял красивое, сосредоточенно спокойное лицо.

— Вот так так! — воскликнул Аддисон, смеясь. — Я уж было думал, не разбойник ли подбирается ко мне в ночной тиши, а это, оказывается, старинный друг. Пожмем, полковник, друг другу руку в темноте, это лучше, нежели драться при дневном свете. Стоит ли ссориться лишь из-за того, что ты тори, а я виг? Повороти, братец, назад, пойдем ко мне в Фулем, там еще поют соловьи в саду, а в погребе я знаю местечко, где припрятана бутылка студеного вина; можешь пить за здоровье своего претендента, если тебе угодно, а уж я найду, за что мне выпить. Что такое? Я уже довольно пил? Что за вздор! Где льется доброе вино, там нет такого слова "довольно". Не хочешь? Ну, приходи в другой раз, только не откладывай. Поверишь ли, я все еще помню Simois, и Sigeia tellus, и proelia mixta mero, mixta mero, произнес он с едва заметными следами meri [110] Вина (лат.). в голосе; и, свернув со своего пути, отправился провожать Эсмонда, повторяя, что считает себя его неизменным другом и признателен за ту помощь, которую тот оказал ему при написании "Похода". Помощник государственного секретаря был явно не прочь завернуть на квартиру к полковнику, чтобы достойным образом закончить вечер, но Эсмонду было не до веселья, и потому, дойдя до своего дома, он самым негостеприимным образом пожелал другу спокойной ночи.