Уильям Теккерей - История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим

Если покровитель Гарри Эсмонда и грешил, то скорее, подобно последнему: по слабости характера, нежели из злобных побуждений; и, верно, добрые чувства восторжествовали бы в нем под конец, будь ему дано время на то, чтобы не только раскаяться в своих грехах, но и загладить их.

Видя тесную дружбу, установившуюся между милордом и его неразлучным спутником, госпожа Беатриса вздумала приревновать отца к последнему; и оба джентльмена не раз подстрекали ее на забаву, шумным и бесцеремонным хохотом встречая ее гневные выходки и изъявление неприязни. "Вот подрастешь, выйдешь замуж за лорда Мохэна", — говаривал милорд, на что девочка, надувшись, отвечала: "Уж лучше мне за Тома Тэшзра выйти". А так как лорд Мохэн всегда был отменно любезен с леди Каслвуд, которая, как он утверждал, внушала ему глубокое и почтительное восхищение, то однажды, в ответ на обычную отцовскую шутку, Беатриса сказала:

— Мне думается, милорд охотнее взял бы в жены маменьку, чем меня. Он только и ждет, когда вы умрете, чтоб посвататься к ней.

Эти задорные и неосмотрительные слова были сказаны однажды в вечерний час, когда все семейство сидело у камелька в ожидании ужина. Оба лорда, тут же игравшие в карты, так и подскочили; миледи густо покраснела и приказала госпоже Беатрисе тотчас же отправляться в свою комнату; но та, приняв, по своему обыкновению, самый невинный вид, возразила:

— Что же я сказала дурного? Ведь вот с Гарри Эсмондом маменька беседует много чаще, чем с отцом, и она плакала, когда он уехал, а когда папенька уезжает, она не плачет, а вчера она долго-долго разговаривала с лордом Мохэном, а нас услала из комнаты, а когда мы возвратились, она плакала, и…

— Проклятие! — закричал милорд, выведенный из себя. — Сейчас же вон из комнаты, змееныш! — И, вскочив на ноги, он швырнул на стол свои карты.

— Спросите у лорда Мохэна, о чем я говорила с ним, Фрэнсис, — сказала миледи, вставая; лицо ее выдавало волнение, но голос и взгляд были ясны и исполнены внушительного и трогательного достоинства. — Пойдем со мной, Беатриса. — Беатриса тоже вскочила и залилась слезами.

— Маменька, маменька, что я сделала? — спрашивала она. — Я ведь ничего не хотела дурного. — Она уцепилась за мать, и обе, рыдая, вышли из комнаты.

— Я скажу вам, Фрэнк, что мне говорила ваша жена! — воскликнул лорд Мохэн. — Пастор Гарри тоже может слушать; и пусть не будет мне спасения, если я скажу хоть слово лжи. Вчера вечером ваша жена со слезами на глазах умоляла меня не играть больше с вами ни в кости, ни в карты, и вы знаете сами, не к вашей ли пользе было бы, если б я исполнил ее просьбу.

— Разумеется, к моей пользе, Мохэн, — сказал милорд сухим, жестким голосом. — Разумеется, вы образец добродетели; весь свет знает, что вы святой.

Лорд Мохэн жил раздельно с женой и не раз дрался на дуэли, причем поводом к спору всегда почти служили женщины.

— Я не святой; вот ваша жена, точно, святая, — но я умею отвечать за свои поступки лучше, чем другие — за свои слова, — сказал лорд Мохэн.

— И вы ответите за них, клянусь богом! — закричал милорд, вскакивая с места.

— Прежде нужно свести еще кое-какие счеты, милорд, — сказал лорд Мохэн.

Но тут Гарри Эсмонд, в страхе перед последствиями, к которым мог бы привести этот опасный спор, принялся с жаром увещевать своего покровителя и его противника.

— Великий боже! — воскликнул он. — Уж не хотите ли вы, милорд, обнажить шпагу против своего друга и гостя? Неужели вы сомневаетесь в добродетели леди, которая чиста, как само небо, и предпочла бы тысячу раз умереть, нежели причинить вам малейшее зло. Неужели пустые слова обозлившегося ребенка могут поселить раздор между друзьями? И, если уж на то пошло, разве моя госпожа не уговаривала вашу милость пресечь дружбу с лордом Мохэном и отказаться от привычки, которая может принести разорение вашей семье? Разве сам милорд Мохэн оставался бы еще тут, если б не его болезнь?

— Честное слово, Фрэнк, где уж тут с подагрой бегать за чужими женами, — вмешался лорд Мохэн, который в самом деле страдал приступом этой болезни; и при этом он так чистосердечно и весело засмеялся, глядя на свою укутанную ногу, что милорд невольно заразился его добродушием и, ударив себя кулаком по лбу, воскликнул с прибавлением крепкого словца:

— Ладно, Гарри, я тебе верю! — На том и окончилась ссора, и оба джентльмена, только что едва не схватившиеся за шпаги, пожали друг другу руки.

— Beati pacifici [29] Блаженны миротворцы (лат.). . Ступай позови сюда миледи, — сказал покровитель Гарри. Эсмонд повиновался, радуясь, что может явиться со столь доброй вестью. Он нашел леди Каслвуд у дверей; она все слышала, но при виде его отступила назад. Она схватила его за обе руки, ее пальцы были холодны, как мрамор. Казалось, она вот-вот упадет к нему на плечо.

— Благодарю вас, дорогой мой брат Гарри, и да благословит вас бог, сказала она. Она поцеловала его руку, и Эсмонд почувствовал на руке ее слезы; и когда он вошел с нею в комнату и подвел ее к милорду, лорд Каслвуд, в порыве ласки и нежности, каких давно уже не случалось ему проявлять, прижал жену к груди, наклонился и поцеловал ее и попросил у нее прощения.

— Ну, мне пора на боковую. Кашу съем и в постели, — сказал лорд Мохэн и, опершись на руку Гарри Эсмонда, потешно заковылял из комнаты. — Клянусь богом, эта женщина — настоящая жемчужина, — сказал он, — и нужно быть скотиной, чтобы не оценить ее. Видали вы эту дрянную потаскушку, с которой Каслвуд… — Но тут мистер Эсмонд прервал его, сказав, что о подобных делах ему не пристало беседовать.

Камердинер милорда явился, чтобы раздеть своего господина, и едва последний облачился в халат и ночной колпак, как в дверь постучался еще посетитель, явившийся по настоянию хозяина дома. То был не кто иной, как сама леди Каслвуд с кашей и поджаренным хлебом, которые супруг просил ее собственноручно приготовить и снести гостю.

Лорд Каслвуд стоял и смотрел вслед жене, которая удалилась выполнять его поручение, и Гарри Эсмонд, невольно наблюдая за ним, подметил на лице своего покровителя выражение любви, огорчения и заботы, до крайности растрогавшее и взволновавшее молодого человека. Немного спустя руки лорда Каслвуда бессильно упали, голова свесилась на грудь, и он спросил:

— Пастор, ты слышал, что сказал Мохэн?

— Что миледи святая?

— Что нам нужно свести еще кое-какие счеты. Эти пять лет я шел по дурному пути, Гарри Эсмонд. С тех пор как ты занес в дом злополучную оспу, меня не перестает преследовать рок, и лучше бы мне встретить его и умереть, чем бежать от него, подобно трусу. Я тогда оставил Беатрису у родных, а сам отправился в Лондон; и вот, Гарри, я попал в общество бездельников и воров и снова пристрастился к картам и костям, до которых не касался с самой своей женитьбы, — нет, с тех пор как я ушел из гвардии герцога и перестал водить дружбу с этими беспутными могоками. Мне все больше и больше не везло, и я втягивался все глубже и глубже, а теперь я должен Мохэну две тысячи фунтов, и когда уплачу этот долг, то останусь почти нищим. Я не могу смотреть в глаза своему сыну; он меня ненавидит, я знаю. Я промотал и скромное приданое Беатрисы, и одному богу известно, что случится, если я буду жить дальше; самое лучшее мне умереть и оставить мальчику то, что еще можно спасти из моего достояния.