Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

— Если не держать Этель в руках, она невесть что может натворить, — говорил ее братец. — Она способна удрать с учителем чистописания, ей-богу.

Его собственная невеста после отъезда столь не ко времени появившегося Джека Белсайза была умиротворенной, довольной и никаких иных чувств не выказывала.

Она мгновенно прибегала на зов и шла тем аллюром, какого требовал ее хозяин. Она смеялась, когда надо, улыбалась и хихикала, когда ей что-нибудь рассказывали, танцевала, когда ее приглашали, восседала рядом с Барнсом в фаэтоне Кью и принимала жениха, правда, без восторга, но, во всяком случае, приветливо и учтиво. Трудно передать, с каким презрением смотрела на нее будущая золовка. Самый вид этого терпеливого и робкого существа раздражал Этель, и она в присутствии Клары становилась еще более резкой, капризной и заносчивой. Как раз в это полное событиями время к семье присоединился брат леди Клары, уже упоминавшийся нами капитан Кочетт. Виконт Кочетт был совершенно поражен, восхищен и очарован мисс Ньюком, ее живостью и умом.

— Решительная особа, клянусь честью! — говорил его милость. — Танцевать с ней — одно удовольствие! Она так высмеивает всех девиц, что от них только пух летит. Да и остальным крепко достается, клянусь честью! И все же, — добавлял молодой офицер с присущей ему наблюдательностью и юмором, — танцевать с ней — это пожалуйста, а вот жениться — увольте. Тут я тебе не завидую, Кью, дружище.

Но лорд Кью и не считал себя достойным зависти. Он находил свою кузину очаровательной, полагал вместе с бабушкой, что она будет прелестной графиней, и думал, что деньги, которые леди Кью подарит или оставит новобрачным, будут для него не лишними.

На следующий вечер в курзале был бал, и мисс Этель, обычно очень скромная в своих туалетах и одевавшаяся проще других, явилась в таком богатом и роскошном наряде, какого никто на ней еще не видел. Ее пышные кудри, сверкавшие белизной плечи и ослепительный туалет (это, кажется, был наряд, в котором она представлялась ко двору) поразили собравшихся. Она затмила всех прочих красавиц; так что свита герцогини Д'Иври только молча взирала на это блистательное юное создание: дамы — неприязненно, мужчины — восхищенно. Ни одна из графинь, герцогинь и принцесс, русских, испанских или итальянских, не могла поспорить с ней красотой и изяществом. В то время в Баден-Бадене гостило несколько нью-йоркских дам, — где их только нет сейчас в Европе! — но и они не превзошли великолепием мисс Этель. Супруга генерала Иеремии Банга утверждала, что мисс Ньюком способна украсить собой любую бальную залу на Пятой авеню; это единственная хорошо одетая англичанка, которую генеральша видела в Европе. Какой-то юный немецкий герцог изволил признаться своему адъютанту, что ему очень нравится мисс Ньюком. Все наши знакомцы были единодушны: мистер Джонс из Англии объявил ее "сногсшибательной"; бесподобный капитан Шуллер, оценив ее по всем статьям, со знанием дела и весьма откровенно высказал свое одобрение. Сиятельный Кочетт глядел на нее во все глаза; он поздравил своего старого товарища по оружию с таким приобретением. Только лорд Кью не выказывал восторга, да мисс Этель и не ждала от него этого. Она была прекрасна, как Золушка на балу у принца. Только к чему такое великолепие? К чему такой роскошный наряд, эти обнаженные плечи, ослепляющие вас красотой и белизной? Она была одета вызывающе, словно актриса варьете, едущая ужинать в ресторан "Trois Freres".

— Ну точь-в-точь мадемуазель Мабиль en habit de cor, [164] В придворном туалете (франц.). — заметила мадам Д'Иври, обращаясь к мадам фон Шлангенбад.

Барнс, танцевавший со своей невестой визави с сестрой и восхищенным Кочеттом, тоже был поражен видом Этель. Маленькая леди Клара выглядела перед ней жалкой школьницей.

Приверженцы ее величества Королевы Шотландской один за другим покидали ее в тот вечер, побежденные юной красавицей, и если эта своевольная девица задумала восторжествовать над герцогиней Д'Иври, позлить старую леди Кью и досадить жениху, то это ей вполне удалось. Казалось, девушке доставляло удовольствие дразнить всех троих; что-то ожесточало ее в равной мере против друзей и врагов. Старая графиня кипела гневом, который изливала на леди Анну и Барнса. Этель почти одна только и поддерживала оживление бала; она не желала ехать домой и пропускала мимо ушей намеки и приказания. Она ангажирована еще на столько-то танцев. Не танцевать с графом Понтером? Но это неучтиво, раз она обещала. Не вальсировать с капитаном Шуллером? Он для нее не подходящий кавалер? Тогда почему же с ним знается Кью? Лорд Кью, что ни день, беседует на променаде с капитаном Шуллером. Ужель она такая гордячка, что не признает друзей лорда Кью? И она обворожительной улыбкой приветствовала капитана, как раз подошедшего во время этих словопрений, и положила им конец, закружившись по залу в его объятиях.

Легко понять, как приятно было мадам Д'Иври наблюдать отступничество своих клевретов и триумф юной соперницы, которая так хорошела с каждым вальсом, что другие танцоры останавливались и смотрели на нее: мужчины — исполненные неподдельного восхищения, дамы, поневоле разделяя его. Хоть и сердилась старая леди Кью, хоть и знала, как неприятны ее внуку выходки Этель, но даже ей трудно было не любоваться прекрасной бунтаркой, в чьем девичьем сердце достало силы противостоять непреклонной воле деспотичной старухи. А когда неодобрение выразил мистер Барнс, девушка только вскинула дерзкую головку, пожала своими прекрасными плечиками и пошла прочь с презрительным смехом. Словом, мисс Этель вела себя как самая отчаянная и безрассудная кокетка: разила наповал своими глазками, без умолку болтала, не скупилась на улыбки, выражения признательности и смертоносные взгляды. Какой злой демон руководил ею? Пожалуй, знай она даже, какие беды это за собой повлечет, она и тогда бы не унялась.

Бедному лорду Кью подобное легкомыслие и своеволие доставляло горькое чувство обиды. Этот титулованный молодой вертопрах много лет знался со всякой полупочтенной публикой. Он был своим человеком в притонах, на балах в честь парижских див и за кулисами на родине и за границей. Хорошенькие головки никому не известных женщин в пышных локонах кивали ему из театральных лож и сомнительных колясок, раскатывающих по Парку. Он вел жизнь молодого повесы, смеялся и кутил с другими мотами и их собутыльниками, и это ему наскучило. Быть может, он вспомнил свою раннюю безгреховную жизнь и втайне мечтал к ней вернуться. И хотя он водился со всякими отщепенцами, он, как святыню, хранил в своей душе идеал семейного счастья. Он верил, что у порядочных женщин не бывает недостатков. Двуличия он не понимал; злонравие приводило его в ужас; прихоти и капризы, как видно, казались ему исключительным свойством женщин дурных и низких, а отнюдь не благородных девиц из хорошего дома, воспитанных доброй маменькой. Этим от природы полагалось любить своих близких, слушаться родителей, помогать бедным, почитать супруга и обожать детей. Смех Этель, наверно, пробудил его от столь наивных грез, и он увидел, как она проносится мимо него под бравурные звуки оркестра. В тот вечер он больше ни разу не пригласил ее танцевать, ушел в игорный зал, потом вернулся, а она все кружилась и кружилась под музыку. Мадам Д'Иври заметила его смятение, его расстроенное лицо, однако не получила от этого удовольствия, ибо знала, что виной всему Этель.