Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

Мы пользовались таким расположением мистера Хоскинса, что он всегда приветствовал нас ласковым кивком, а лакей по имени Джон очищал нам место во главе пиршественного стола. Мы хорошо знали всех трех куплетистов и не раз угощали их пуншем. Один из нас как-то устроил у Хоскинса обед в честь своего вступления в адвокатскую коллегию — ну и повеселились же мы тогда! Где-то ты теперь, Хоскинс, ночная птица?! Может быть, выводишь свои трели на берегу Ахерона или подхватываешь припев в хоре других голосов у черных вод Овернского озера?

Крепкий портер, "Клушица и ворон", гренки с сыром, "Рыцарь красного креста", горячий пунш (темный и крепкий), "Рожь цветет" (теперь рожь больше не цветет!) — словом, песни и стаканы шли вкруговую, и песни по желанию повторялись, а стаканы наполнялись вновь. Случилось так, что в тот вечер в "Пещере" было мало посетителей, и мы, в тесном кругу, дружно предавались веселью. Песни пелись по большей части чувствительные — они были тогда особенно в моде.

Тут в "Пещеру" вошел незнакомый господин с длинными черными усами на худом загорелом лице и в сюртуке свободного покроя. Если он и бывал здесь прежде, то, по-видимому, очень давно. Он указывал своему юному спутнику на произошедшие здесь перемены, а потом, спросив хереса с водой, сел и принялся восторженно слушать музыку, покручивая усы.

А юноша едва заметил меня, как вскочил из-за стола и с распростертыми объятиями кинулся ко мне через всю комнату.

— Вы меня не узнаете? — спросил он, краснея.

Это был маленький Ньюком, мой школьный товарищ; я не видел его шесть лет. Он успел превратиться в красивого высокого юношу, но глаза у него были все такие же ясные и голубые, как у того мальчугана, которого я звал когда-то. — Каким ветром тебя сюда занесло? — спросил я.

Он засмеялся в ответ, и глаза его лукаво блеснули.

— Отец (ведь это мой отец!) непременно хотел прийти сюда. Он только что из Индии. Он говорит, что сюда ходили все остроумцы — мистер Шеридан, капитан Моррис, полковник Хэнгер, профессор Порсон. Я объяснил ему, кто ты и как ты опекал меня, когда я малышом появился в Смитфилде. Сейчас меня оттуда взяли — мне наняли частного учителя. А какая у меня чудесная лошадка, ты бы знал! Да, это не то, что сидеть в старом Смиффли!

Тут усатый господин, отец Ньюкома, не перестававший покручивать усы, поманил за собой лакея со стаканом хереса на подносе и подошел с другого конца комнаты к нашему столу; он любезно и с таким достоинством снял шляпу, что даже Хоскинс вынужден был ответить на его поклон, куплетисты зашептались, поглядывая друг на друга поверх пуншевых кружек, а маленький Нэдеб, прославленный импровизатор — он тоже только что появился в "Пещере" — принялся передразнивать гостя, покручивая воображаемые усы и презабавно обмахиваясь носовым платком, но Хоскинс одним суровым взглядом живо пресек эту недостойную забаву и пригласил вновь прибывших воспользоваться присутствием лакея и заказать что нужно, пока мистер Гаркни не затянул песню.

Ньюком-старший подошел и протянул мне руку. Признаться, я при этом слегка покраснел, ибо мысленно сравнивал его с бесподобным Харлеем в "Критике" и уже окрестил "Доном Фероло Ускирандосом".

Говорил он удивительно мягким, приятным голосом и с такой задушевностью и простотой, что вся моя насмешливость мигом испарилась, уступив место более уважительным и дружественным чувствам. Молодость, сами знаете, ценит доброту; только искушенный в жизни человек сегодня ценит ее, а завтра нет — смотря по обстоятельствам.

— Я слышал, что вы были очень добры к моему мальчику, сэр, — сказал Ньюком-старший. — Каждый, кто ему друг, друг и мне. Позвольте мне сесть с вами? Не откажитесь попробовать моих сигар.

Не прошло и минуты, как мы стали друзьями: юный Ньюком пристроился возле меня, его отец — напротив, и, едва обменявшись с ним несколькими словами, я представил ему трех моих товарищей.

— Вы, джентльмены, наверно, ходите сюда послушать известных остроумцев? — осведомился полковник Ньюком. — Есть здесь сегодня кто-нибудь из знаменитостей? Я не был на родине тридцать пять лет и теперь хотел бы увидеть все, что достойно внимания.

Кинг из колледжа Тела Христова — неисправимый шутник — уже собрался было нагородить всяких небылиц и указать ему среди присутствующих с полдюжины выдающихся личностей, как-то Роджерса, Хука, Латтрела и прочих, однако я толкнул его под столом ногой и заставил прикусить язык.

— "Maxima debetr peris" [4] "К мальчикам нужно вниманье великое" (лат.) — Ювенал, XIV, 47. Продолжение цитаты: "Если задумал что-либо стыдное ты — не забудь про возраст мальчишки". , - произнес Джонс (он был большой добряк и позднее стал священником) и тут же на обороте своей визитной карточки написал Хоскинсу записку, в которой обращал его внимание на то, что в таверне находится мальчик и его столь же наивный родитель, и посему песни нынче надо петь с выбором.

Его послушались. Даже если бы к нам пожаловал целый пансион благородных девиц, ничто бы не оскорбило их нежные чувства, кроме разве сигарного дыма и запаха горячего пунша. Так бы тому всегда и быть. И если у нас существуют нынче "Музыкальные пещеры", ручаюсь, что интересы их владельцев нисколько не пострадали бы, держи они своих певцов в рамках приличия. Самые отъявленные мошенники любят хорошую песню — она смягчает их души; любят ее и честные люди. Право, стоило заплатить гинею, чтобы взглянуть на добряка-полковника — в такое восхищение он пришел от музыки. Он был в полном восторге и совсем позабыл о знаменитостях, которых надеялся здесь увидеть.

— Замечательно, Клайв, ей-богу! Куда лучше концертов твоей тетушки, со всеми ее Писклини, а? Обязательно буду ходить сюда почаще. Скажите, хозяин, можно мне угостить этих джентльменов? — Одному из соседей: — Как их зовут? Мне, до отъезда в Индию, редко когда позволяли слушать пение. Правда, однажды сводили на ораторию, да я на ней заснул. А здесь, честное слово, поют не хуже самого Инкледона! — От выпитого хереса он совсем расчувствовался и сказал: — С сожалением вижу, джентльмены, что вы пьете коньяк с водой. В Индии он приносит большой вред нашим молодым людям.

Какую бы песню ни запевали, он неизменно подтягивал своим на редкость приятным голосом. Он так заразительно смеялся над "Бараном на Дерби", что удовольствие было его слушать. Когда же Хоскинс запел "Старого джентльмена" (а пел он действительно превосходно) и, замедлив темп, поведал о смерти этого достойного дворянина, по щекам честного вояки потекли слезы; он протянул Хоскинсу руку и произнес: "Спасибо вам за эту песню, сэр. Она делает честь человеческому сердцу", — и тогда Хоскинс тоже расплакался.

Затем юный Нэдеб, вовремя нами предупрежденный, принялся за одну из своих удивительных импровизаций, которыми он очаровывал слушателей. Он не пропустил ни одного из присутствовавших; всем нам досталось: Кингу за его ослепительные булавки для галстуков, Мартину — за его красный жилет, и так далее и тому подобное. Полковник приходил в восторг от каждого куплета и в упоении подхватывал припев — "Ритолдерол-ритолдерол-ритолдерол-дерей!" (это пелось дважды). А когда очередь дошла до самого полковника, то Нэдеб пропел: