Синклер Льюис - Эроусмит

И куда бы они ни попадали, они в то же время были в Москве, и Кюрасао, и Мурвиллумбе. Плотник создавал коммунистические государства, между тем как Сонделиус, провозглашая, что ему безразлично, работать ли при социализме, или при самодержавии — лишь бы можно было понуждать людей быть здоровыми, — сокрушал туберкулез, а к рассвету разбил наголову рак.

Они расстались в четыре часа утра со слезными клятвами встретиться еще раз в Миннесоте или Стокгольме, в Рио-де-Жанейро или в Полинезии, и Мартин двинулся в Уитсильванию — положить конец дурацкому порядку, при котором людям разрешается болеть.

И великий бог Сонделиус убил декана Сильву, как Сильва убил в свое время Готлиба, Готлиб убил Дубль Эдвардса, веселого химика, Эдварде — дока Викерсона, а Викерсон — пасторского сына, у которого висела в сарае настоящая трапеция.

Доктор Уустийн из Вандергайд-Грова в свободное время работал инспектором здравоохранения по округу Кринсен, но должность оплачивалась плохо и не слишком его интересовала. Когда Мартин ворвался к нему и предложил вести работу за половину оклада, Уустийн благосклонно изъявил согласие, посулив коллеге, что это несомненно повлияет на его частную практику.

Действительно, повлияло. Это его почти лишило частной практики.

Официального назначения не последовало. Мартин проставлял на бумагах подпись «Уустийн» (придавая этому имени, по вдохновению, самую затейливую и разную орфографию), и кринсенский Совет уполномоченных признавал за Мартином некоторую власть, но в общем дело было, пожалуй, нелегальное.

На первых порах чиновничье рвение Мартина имело мало общего с наукой и еще меньше с героизмом, но зато сильно раздражало уитсильванцев. Мартин совался во все дворы, пробирал миссис Бисон за ее вонючие бочонки, мистера Норблома за привычку сваливать конский навоз на улице и школьный совет за то, что классы не проветриваются и школьников не заставляют чистить зубы. Граждане и раньше относились к Мартину с глухим недовольством за его безбожие, моральную распущенность и отсутствие местного патриотизма, но когда их стали вытягивать из привычной и, по их мнению, благотворной грязи, их взорвало.

Мартин был честен и убийственно серьезен, но если он и обладал невинностью голубя, то мудрости змеи ему явно не хватало. Он не внушал согражданам почтения к своей миссии. Даже и не пробовал внушать. Власть его, как у уустийновского alter ego [49]была импозантна на бумаге, но слаба на деле и совершенно бессильна против вызываемого ею упрямого противодействия.

От надзора за помойками он поднялся к драматической борьбе с инфекцией.

В поселке Дельфт постоянно держалась, то спадая, то вспыхивая, эпидемия брюшного тифа. Фермеры были уверены, что зараза идет от племени новоселов, из деревни в шести милях вверх по речушке, и линчевание виновников представлялось им наилучшим выражением протеста и приятным отдыхом от земледельческих трудов. Когда Мартин стал уверять, что, пройдя шесть миль по реке, отбросы очищаются и вряд ли беда в новоселах, на него обрушились:

— Хорош гусь! Ходит и трубит, что мы должны принимать побольше мер для охраны здоровья! А когда ему показывают шелудивых собак, которых надо перестрелять, тем более что они всего-навсего чехи, так он палец о палец не ударит — только мелет вздор об убиении микробов и о всякой ерунде, — говорил Кэйс, скупщик пшеницы при Дельфтском элеваторе.

Носясь по округу, не забрасывая, но и не расширяя, конечно, свою частную практику, Мартин отмечал на карте каждый новый случай брюшного тифа на пять миль вокруг Дельфта. Он прослеживал, куда посылалось молоко, откуда поступала бакалея. И открыл, что по большей части заболевание появлялось после прихода домашней швеи; добродетельной старой девы, маниакально чистоплотной. Четыре года тому назад у нее у самой был брюшной тиф.

— Она — хронический бациллоноситель, — объявил Мартин, — надо ее освидетельствовать.

Он застал ее за шитьем в доме старого фермера-проповедника.

Со стыдливым негодованием она отказалась подвергнуться осмотру, и Мартин слышал, уходя, как она плачет от обиды, а проповедник проклинает его с крыльца. Мартин вернулся с полисменом, арестовал швею и посадил ее в изолятор при кринсенской ферме-богадельне. В испражнениях арестантки он нашел миллиарды брюшно-тифозных бацилл.

Хрупкой добропорядочной женщине было не по себе в голой беленой палате. Ей было стыдно и страшно. Кроткую, смирную, ясноглазую старую девушку везде любили; она приносила подарки ребятишкам, помогала заваленным работой фермершам готовить обед, а детям постарше пела песни тонким чирикающим голоском. Мартина поносили за преследование швеи. «Небось не посмел бы ее тронуть, будь она побогаче», — судачили в деревне и поговаривали о том, чтобы силой освободить арестованную.

Мартин мучился. Он навещал швею в богадельне, он пробовал разъяснить ей, что для нее нет другого места, он носил ей журналы и конфеты. Но твердо стоял на своем. Ей нельзя выйти на свободу. Он был убежден, что она явилась причиной по меньшей мере ста случаев брюшного тифа, в том числе девяти со смертельным исходом.

В округе его высмеивали. Разносит тиф — теперь, через четыре года после выздоровления? Кринсенский совет уполномоченных и кринсенский отдел здравоохранения вызвали из соседнего округа доктора Гесселинка. Тот просмотрел расчерченные Мартином карты и согласился с ним. На каждом заседании совета происходили теперь бои, и неизвестно было, чем они кончатся для Мартина — гибелью или триумфом.

Леора спасла и его и швею.

— А нельзя ли, — сказала она, — собрать по подписке деньги и поместить ее в хорошую больницу, где ее будут лечить или просто содержать, если она неизлечима?

Швея была помещена в санаторий и любезно забыта всеми до конца своей жизни, и вчерашние враги говорили о Мартине:

— Толковый парень — и от работы не отлынивает.

Гесселинк специально приехал, чтобы объявить ему:

— На этот раз вы показали себя молодцом, Эроусмит. Я рад видеть, что вы взялись за дело.

Окрыленный успехом, Мартин тотчас принялся выслеживать новую эпидемию. Ему повезло: он натолкнулся на случай натуральной оспы и на несколько случаев, где он заподозрил оспу. Некоторые из этих случаев пришлись по ту сторону границы, на округ Менкен — сферу влияния Гесселинка, и Гесселинк поднял Мартина на смех.

— Это все ветряная оспа, кроме одного вашего случая, ведь летом оспой почти не болеют, — подтрунивал он, а Мартин метался по обоим округам, вещал о бедствии, заклинал всех и каждого сделать прививку, гремел:

— Через десять — пятнадцать дней будет ад кромешный!

Но пастор Единого братства, служивший в церквах Уитсильвании и двух других деревень, был противником оспопрививания и восстал против него в своих проповедях. Деревни стали на сторону пастора. Мартин ходил из дома в дом; умоляя фермеров привить оспу, предлагая провести прививку бесплатно. Но он в свое время не завоевал их любви, не научил их следовать за собою, и они возражали, долго и развязно спорили на крыльце, приговаривая, что он пьян. Хоть он уже много недель не пил ничего крепкого, кроме сомнительного деревенского кофе, они нашептывали, будто он каждый вечер бывает пьян и что священник Единого братства собирается разоблачить его с церковной кафедры.