Оливер Голдсмит - Векфильдский священник

Тот собрался было в пышной речи излить свою благодарность за такое великодушие, но баронет остановил его, говоря, чтобы он не выказывал более своей подлости, ибо она и так всем теперь достаточно видна. Он велел ему уйти, избрав из числа бывших своих слуг одного по своему усмотрению и им отныне довольствоваться.

Как только он покинул нас, сэр Уильям подошел к своей новоявленной племяннице и с любезной улыбкой поздравил ее. Его примеру последовали мисс Уилмот и отец ее; жена моя нежно поцеловала дочь, которую, как она выразилась, сделали честной женщиной. За матерью поочередно подошли к пей Софья и Мозес и, наконец, благодетель наш Дженкинсон тоже попросил разрешения поздравить ее. Теперь нам как будто ничего не оставалось и желать. Сэр Уильям, для которого не было большего счастья, чем творить добро, сиял как солнышко, оглядывая всех нас, и всюду встречал радостные взоры в ответ;

одна лишь Софья по непонятной для нас причине казалась не совсем довольной.

- Ну, вот, - воскликнул он с улыбкой, - кажется, все тут, за исключением, может быть, одного или двух, совершенно счастливы. Остается мне еще довершить дело справедливости. Вы, конечно, понимаете, - повернулся он ко мне, - сколько мы оба обязаны мистеру Дженкинсону, и я думаю, что справедливо, чтобы каждый из нас достойным образом вознаградил его. Я не сомневаюсь, что он будет очень счастлив с мисс Софьей, за которой получит от меня пятьсот фунтов - они отлично ведь могут жить на это, не правда ли? Ну, так как же, мисс Софья, что вы думаете о подобной партии? Согласны ли вы?

Бедняжка едва не лишилась чувств, услышав столь чудовищное предложение, но материнские руки вовремя подхватили ее.

- Согласна ли я? - слабым голосом повторила она. - Ни за что на свете, сударь!

- Как? - вскричал он. - Вы отказываете мистеру Дженкинсону, вашему благодетелю? Этакий красавец, да еще пятьсот фунтов в придачу и блестящее будущее!

- Прошу вас, сударь, - пролепетала она еле слышным голосом, - прошу вас воздержаться от дальнейшего и не заставлять меня страдать столь жестоко.

- Вот упрямица! - вскричал он. - Отказать человеку, которому ваша семья стольким обязана, который спас вашу сестру и который обладает состоянием в пятьсот фунтов? И вы не согласны?

- Ни за что, сударь! - отвечала она гневно. - Лучше смерть!

- Ну что ж, коли так, - вскричал он, - и вы не хотите взять его в мужья, видно, придется мне самому взять вас в жены!

И с этими словами он страстно прижал ее к своей груди.

- Красавица моя, умница! - воскликнул он. - Как только могла ты подумать, что твой Берчелл тебе изменит? Или что сэр Уильям Торнхилл когда-нибудь перестанет восхищаться своей возлюбленной, которая полюбила его за его собственные достоинства? Вот уже много лет, как я ищу женщину, которая, не зная о моем действительном положении, оценила бы во мне человека! И после того как отчаялся найти ее даже среди дурнушек и записных кокеток, вдруг одержать победу над такой умной головкой, такой божественной красотой!

И, обернувшись к Дженкинсону, он добавил:

- Видите ли, сударь, я никак не могу расстаться с этой девицей, ибо ей почему-то полюбилась моя физиономия - так что я могу лишь вознаградить вас ее приданым, - завтра поутру вы можете прийти к моему управляющему за пятьюстами фунтами.

Тут мы все принялись поздравлять будущую леди Торнхилл и повторили всю церемонию, которую только что проделали с ее сестрой. Между тем явился слуга сэра Уильяма и сказал, что поданы кареты, которые должны отвезти нас в гостиницу, где все уже было для нас приготовлено. Мы с женой возглавили шествие и покинули мрачную обитель скорби. Щедрый баронет приказал раздать заключенным сорок фунтов и, вдохновленный его примером, мистер Уилмот дал половину этой суммы в придачу. Внизу нас приветствовали радостные клики горожан, среди которых я пожал руку нескольким друзьям из своего прихода. Они проводили нас до самого места; тут нас ожидало великолепное пиршество; провожающим тоже было приготовлено угощение - правда, менее изысканное, зато накормили их до отвала.

После ужина, так как дух мой был утомлен до последней степени от сменявших весь этот день ощущений печали и радости, я попросил разрешения удалиться на покой; общество веселилось вовсю, а я уединился и излил свое сердце в благодарственной молитве тому, кто дарует нам и счастье и горе; затем лег и проспал спокойным сном до самого утра.

Наутро, проснувшись, я увидел подле своей постели старшего сына; он обрадовал меня сообщением еще об одном счастливом повороте фортуны. Освободив меня предварительно от обещания, которое я дал ему накануне, он рассказал, что купец, по вине которого я потерял состояние, был задержан в Антверпене и что у него обнаружили сумму, превышающую ту, которую он должен был своим кредиторам. Бескорыстие моего мальчика порадовало меня чуть не больше, чем неожиданное это счастье. Впрочем, я сомневался, вправе ли воспользоваться благородным предложением сына. Покуда я размышлял об этом, вошел сэр Уильям, и я поделился с ним своими сомнениями. Он успокоил меня, сказав, что поскольку сын мой и без того благодаря своему браку сделается владельцем изрядного состояния, я могу не задумываясь предложение его принять. Пришел же он затем, чтобы сообщить мне, что с часу на час ожидает прибытия лицензий на бракосочетание, и просил меня, как священника, способствовать как можно скорее всеобщему счастью. В эту же минуту вошел лакей и доложил, что лицензии прибыли; я был уже одет и спустился вниз, где застал всех; у них царило такое веселье, какое может быть лишь там, где душевная чистота сочетается с достатком. Мне, впрочем, легкомысленный их смех показался несовместимым с торжественностью предстоящего обряда. Я сказал им, что в эту насыщенную таинством минуту они должны быть преисполнены серьезности, важности и высоких мыслей; я даже прочел им целых две проповеди и трактат собственного сочинения, чтобы подготовить их надлежащим образом. Но они все равно не унимались и продолжали резвиться.

Даже следуя за мной в церковь, они держали себя настолько легкомысленно, что у меня несколько раз было искушение рассердиться и повернуть назад. В церкви возникло новое затруднение, решить которое, казалось, было нелегко. Кому венчаться первым? Невеста моего сына горячо настаивала на том, чтобы уступить эту честь леди Торнхилл, вернее, будущей леди Торнхилл, та же об этом и слышать не хотела, с неменьшей горячностью утверждая, что ни за что на свете не совершит такого невежливого поступка. Спор длился довольно долгое время, причем обе стороны были одинаково упрямы и одинаково вежливы. Все это время я стоял с раскрытым требником в руках; наконец мне надоели их препирательства, и я воскликнул: