Альфред Андерш - Бегство в Этрурии

— Среди итальянцев попадаются и классные вояки, — заметил обер-лейтенант.

Все с тем же приветливым и в то же время строгим и отсутствующим видом «капитано» неотрывно глядел на густую листву каштанов, росших в его саду. Вернер козырнул и вывел свой самокат на улицу.

Возле церкви он соскочил с седла и вошел в дом священника. Экономка провела его в комнаты. Как-тo раз Вернер долго беседовал с хозяином дома, после чего тот показал ему церковь. Теперь Вернер сообщил священнику, что эскадрон уходит, и достал из кармана связку ключей. Они вместе направились в ризницу. Священник отпер дверь, ведущую в неф, — с тех пор как в их селении стояли солдаты, он держал церковь на запоре. Внутри было светло и прохладно, гладкие серые стены дышали строгостью, и лишь несколько алтарей эпохи Ренессанса нарушали это впечатление. Перед главным алтарем священник опустился на колени и сказал Вернеру:

— Мы будем молиться, чтобы вы вернулись с войны в добром здравии. И еще — за ваших близких. Вы женаты?

Вернер отрицательно покачал головой.

— Но мать у вас есть?

Вернер кивнул и тоже опустился на одно колено: просто неловко было, что старик стоит на коленях один. Нечаянно задев сутану, он отдернул руку и никак не мог заставить себя сосредоточиться на молитве, все время думал: как все это странно! Потом оба вышли, и Вернер пожал священнику руку.

По дороге в тратторию он зашел еще в «дом антифашистов». «Капитано» показал ему этот дом сразу же, как только эскадрон вошел в селение, и просил обходить его стороной. Он сказал тогда: «Здесь живут враги войны и правительства». И Вернер тотчас подъехал к дому, сообщил живущим в нем людям, что никого не пошлет к ним на постой. Этот дом, окруженный огромным садом, казался вымершим. Жили в нем два торговца из Пизы со своими семьями. В прихожей, столкнувшись с Целией, он сказал, что их часть уходит; она поглядела на него с жалостью и быстро-быстро перекрестила его грудь. Останься мы здесь подольше, я бы, наверно, когда-нибудь поцеловал ее, подумалось Вернеру. Войдя в общую комнату, он попрощался с остальными жильцами. Все оживились и заговорили наперебой, желая ему счастья и уверяя, что война скоро кончится. Оказавшись опять в прихожей, он увидел, что Целия стоит и ждет его. Она протянула ему корзиночку вишен на дорогу. Он поцеловал ей руку и ощутил близость ее густых и блестящих черных волос и бледного миловидного лица.

Когда Вернер вернулся в сад при траттории, находившиеся там уже покончили со сборами и всем скопом набросились на вишни, подаренные Целией. Было слышно, как за оградой подтягивались к траттории приданные эскадрону машины.

Свечи кипарисов, за которыми скрылась последняя машина второго эскадрона, грузовик марки «пежо», казались более черными, чем кроны каштанов. Но лента шоссе ярко сверкала в лунном свете, а земля вокруг-это была южная часть долины Арно — тускло поблескивала, словно засыпанная горячим лунным пеплом. Каменистое дно высохшего русла реки выделялось на ней своей меловой белизной. Вернер стоял на мосту и курил. Заляпанную глиной каску он прицепил к поясу и снял с плеча карабин. Огонек его трубки был как живой — то разгорался, то потухал. Издалека до Вернера доносился глухой и ровный рокот: это колонны машин двигались по прибрежному шоссе — древней Аврелиевой дороге. Эскадрон должен был с минуты на минуту прибыть на место. Обер-лейтенант привез его сюда, навстречу своим, после того как место для дневной стоянки было выбрано, а сам опять вскочил на мотоцикл и исчез в южном направлении.

Настанет когда-нибудь такая ночь, подумал Вернер, когда я буду совершенно один и мне не нужно будет никого ждать. Один, окончательно и бесповоротно. Одинокий и свободный. Недосягаемый для законов и приказов. Затерянный в ночи и глухих зарослях свободы. Осторожно пробирающийся сквозь высокую траву меж скал и деревьев. Снова играю в индейцев. Надо мной облака. Глухие выкрики где-то вдали. Вжимаюсь в землю. Прислушиваюсь. Цветы. Сон под открытым небом на склоне поросшего дроком холма. Ручеек. Тупой взгляд затравленного зверя. Ночь, день, еще ночь. Почем знать? Может, ночи и дни свободы окончатся новым пленом? Так возникает надежда на спасение.

Не так уж я одинок. У меня есть Эрих. Он молод, белобрыс и свободен. И у него светлое лицо мечтателя. Правда, свободен он лишь в мечтах, когда они, словно чайки, стремительно проносятся над запрудой где-то там, в глуши провинции Голыптейн, под тяжелым, перенасыщенным влагой небом, над прибрежной полосой, поблескивающей зеркальцами луж. Далеко-далеко от здешних кипарисов, змей и мраморных богов. Эти их обнаженные боги, такие обнаженные и такие земные, такие прекрасные и такие высокомерные! Эрих наверняка пойдет со мной. Италия! Что такое для нас сейчас Италия? Один миг свободы для людей, зажатых между законами этих и тех.

Он уже издали заслышал их приближение — голоса, смех, чей-то выкрик, звяканье металла, шорох шин. Фельдфебель, ехавший во главе колонны, крикнул ему:

— Что случилось? Сколько нам еще трястись?

Эскадрон за его спиной остановился. Фельдфебель был пьян, унтер-офицер, ехавший с ним рядом, — тоже, в отделении связи, следовавшем за ними, все как один трезвые. Вернер видел, как Эрих выпрямился в седле, упершись длинными ногами в землю.

— Еще пятьдесят километров, господин фельдфебель, — сказал Вернер. — Сейчас будет поворот на Аврелиеву дорогу.

— Куда-куда?

— Ну, на прибрежное шоссе. Император Марк Аврелий некогда проложил тут дорогу. А теперь это современное бетонированное шоссе. Эскадрон делает дневную стоянку в пятистах метрах за населенным пунктом Рави. Вместо мостов — объезды; где именно — укажет военная полиция. Потому что все мосты полетели к чертям собачьим.

— Пропади все пропадом! — сплюнул фельдфебель. — Что ж, у нас уже и самолетов нет? Значит, жмем дальше. А вы, Ротт, снимите с грузовика свой самокат и выезжайте вперед.

Он подал знак продолжать движение.

Было приказано ввести на время марша так называемые «облегчительные меры». Поэтому все поснимали каски, расстегнули кители и закатали рукава. И когда солдаты проезжали мимо него, он отчетливо видел их лица, их волосы. При ночном освещении волосы у всех казались одинаково темными, а лица - матовыми; выделялись лишь совсем светлые блондины-у тех волосы прямо-таки серебрились в лунном свете. Ехали все с одинаковой скоростью, лишь время от времени кое-кто вырывался вперед и потом тормозил. Лица у всех были застывшие, глаза уперлись в одну невидимую точку; но усталости пока заметно не было. Командиры взводов и унтер-офицеры, пьяные в стельку, ехали хоть и быстро, но зигзагами, иногда на всю ширину дороги, однако в последнюю секунду все же успевали отвернуть, чтобы не свалиться в кювет. Солдаты сохраняли дистанцию между собой и пьяными командирами, но так, чтобы колонна не прерывалась. Алекс не был пьян и держался в седле подчеркнуто прямо; проезжая мимо Вернера, он небрежно ему кивнул. Замыкали колонну два грузовика и санитарный фургон, ехавшие на малых оборотах. Вернер махнул одной из машин — той, что везла полевую кухню, — она притормозила, и ему выдали его самокат и боевое снаряжение. Несколько минут он опять провел в полном одиночестве посреди дороги — пока пристегивал снаряжение к багажнику и проверял шины. Все оказалось в полном порядке. Он вскочил в седло и с удовольствием ощутил под собой толчки вращающихся колес. Но вскоре заметил, что эскадрон движется довольно быстро — чтобы догнать, приходилось изо всех сил жать на педали. Когда голова колонны повернула на шоссе, он подъехал к Алексу.