Эрнст Юнгер - Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо

Умение надёжно распорядиться монаршей казной — ещё одна черта désinvolture . Человек способен смотреть на золото без зависти, замечая его в руках знати. Бедный носильщик, видящий счастливого Синдбада в его дворцовых покоях, начинает восхвалять Аллаха, который раздаёт столь высокие милости. В наше время богатство вызывает у людей угрызения совести, и потому они пытаются оправдать себя добрыми деяниями. Живя в преизбытке, они напоминают не меценатов, а мелких бухгалтеров.

Désinvolture — рост и свободный дар, и это роднит её не столько с волей, сколько со счастьем и волшебством. Наша мысль о власти уже давно искажена преувеличенным вниманием к воле. Городские тираны времён Ренессанса — незначительные примеры, второстепенные техники. Человек всё же немного больше, чем хищник: он господин над хищниками. Это замечание наводит меня на мысль, что рыцарь в зверинце тоже обладает désinvolture .

На праздничном столе, окружённом множеством гостей, выставлено на всеобщее обозрение золотое яблоко, к которому никто не осмеливается прикоснуться. Каждый томится нестерпимым желанием присвоить его себе, но чувствует, что стоит ему только протянуть руку, как начнётся жуткий беспорядок. Тут в залу входит дитя и спокойно берёт яблоко — это вызывает у всех гостей глубокое радостное одобрение.

Désinvolture как неодолимая прелесть власти есть особая форма светлой радости, Heiterkeit — правда, само это слово, как и многие другие слова нашего языка, должно быть восстановлено в прежнем значении. Светлая радость — могучее оружие в руках человека; он несёт его на себе, как божественные латы, и в них он способен противостоять даже страху уничтожения. Благодаря этой светлой силе, рождённой на заре истории, désinvolture , подобно отпрыску, вскормленному в высоких палатах, проникает в глубины исчисления времени, и мы видим, что именно о ней слагают мифы народы.

Её черты запечатлены и в архитектуре. Например, здесь, в Госларе, есть только одно здание, которое могло бы служить достойным пристанищем для désinvolture . Речь идёт не о плохо восстановленном императорском дворце, а о старой ратуше на рыночной площади, этой драгоценности, высеченной из серого камня. Если смотреть со стороны фонтана, взору открывается лёгкая, но мощная арка портала, ожидающая торжественного въезда монарха.

Юберлинген

К некоторым мыслям я возвращаюсь снова и снова, и вот одна из них: в череде эпох сохраняется неизменный ландшафт, где духовные связи улавливаются зрением . Этому соответствует особый способ постижения философем, похожий на чтение заметок о путешествиях. Можно точно определить, на какой широте находился автор, вдоль каких побережий и островов он проплывал. Существуют такие мысы или земли, которые не могли быть открыты мыслью, но однажды были увидены воочию. Одно такое место, касающееся désinvolture , только что встретилось мне во время чтения эссе Бэкона:

«Очевидные и наглядные преимущества вызывают похвалу, тайные и скрытые добродетели — наоборот; это означает, что известные проявления характера, для которых не существует имени, создают счастье. Частичное представление о них даёт испанское слово desenvoltura ; хотя характер мужчины лишён равновесия и постоянства, однако же колесо его духа вращается в такт с колесом его фортуны».

Эта цитата взята из трактата о счастье, где встречаются и другие любопытные формулировки. Так, в нём утверждается, будто нет более счастливых характеров, чем те, в которых сочетаются черты глупца и джентльмена. Этим и подобными замечаниями автор доказывает свою суверенность в отношении языка. Впрочем, язык Бэкона особенно хорош для обсуждения таких вещей, ибо представляет собой бутон, скрывающий в себе цветение наших понятий.

Гослар

Среди фигур нашей судьбы есть одна, которую мы называем «покинутый пост», и никто не знает, не станет ли именно она его судьбой. Иногда рок настигает нас так же быстро, как туман опускается на горы. В иных случаях мы видим, что опасность приходит издалека; перед её лицом мы оказываемся в положении игрока в шахматы, готовящегося к долгому, изощрённому эндшпилю, хотя и сознающего неизбежность своего поражения.

Даже если бедствия вынуждают большие и малые группы людей оставаться на покинутом посту, существует пробуждение от ночного сна; это случается прежде всего там, где история пользуется потайным ходом. Мы склонны верить, что катастрофу предвещают важные знамения. Тем не менее гораздо чаще случается, что какое-нибудь историческое здание расшатывают снующие муравьи. И тогда его может разрушить даже лёгкое дыхание от произнесённого слова. Людей, ещё сидящих за праздничным столом, быстро охватывает страх. Вскакивая со своих мест, прожигатели жизни в бликах пламени узнают обман, которым окутывало человека состояние безопасности.

Все признаки такого положения хорошо видны там, где время позволяет им вызреть. Происходить это может самыми различными способами. Так, города, населённые верующими, ещё долго могут сохраняться в тех странах, где уже повсюду приносят жертвы чужим богам, например, Аккон тамплиеров или мавританская Гранада. Такие институты, как школы, монастыри или фактории, десятилетиями живут в изоляции. То же самое может произойти и в собственной стране — с общинами ли, с сословиями или с семьями. Даже в эпоху гонений всегда есть островки, которые страх долгое время не замечает. Так жил в Париже Ривароль.

При подобных обстоятельствах жизнь часто выступает в своей прежде неведомой ясности и прозрачности. Подобно тому, как звёзды лучше всего наблюдать из обсерваторий, установленных среди льдов, так и на покинутом посту для нас проясняется весь порядок жизни. Тогда даже привычное и повседневное обретает особое достоинство, более высокий ранг. Впервые я понял это, когда во время отступления после битвы на Сомме нёс вахту на оставленных позициях. Каждое из наших действий таит в себе неведомое для нас ядро.

Перед лицом уничтожения очертания этого ядра проступают наиболее отчётливо. Тогда человек действует уже не в целях самосохранения, а так, как требует его ранг. Например, гибель знаменитых городов древности — Карфагена, Сиона или Византия — сопровождалась смертью их последних защитников, походившей на публичное жертвоприношение. Единичный человек сбрасывает маску должностного лица и действует как сакральный свидетель, которого смерть настигнет в освященных местах — будь то на крепостной стене, перед статуями богов или на ступенях верхнего храма. Подобное происходит на палубе тонущего военного корабля, который репрезентирует неуязвимость родной земли. В таких ситуациях даже тот человек, который никогда об этом не думал, способен проводить тончайшие различения. Так, он знает, что может предаться в руки победителя на воде, но не на тонущем корабле. Также он вправе надеяться, что о нём, если он будет стоять до последнего, позаботятся высшие силы. Есть особая светлая радость, что охватывает бойцов перед лицом смерти сильнее, чем любовь. Она рождает великолепные шутки под пылающими сводами Валгаллы.