Марк Твен - Том 12. Из Автобиографии. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма

Итак, до свиданья, желаю вам короткой и веселой жизни. Бедняга Мафусаил, как мог он выдержать так долго!

Всегда ваш

Марк.

19

ОРИОНУ КЛЕМЕНСУ

Мюнхен, 9 февраля 1879 г.

Дорогой брат, только что получил твое письмо. Прилагаю чек на 25 долларов на Хартфордский банк. К тому времени, как он до тебя дойдет, ты успеешь отказаться ог своего плана, ради которого просил об этих деньгах, но что за важность? — употреби их на свою новую затею, какова бы она ни была. Как видишь, моя вера в твое непостоянство незыблема, — но имей в виду, не я не придумал, ты сам мне ее внушил. Что ж, валяй, продолжай в том же духе! Не вижу, почему бы непостоянному человеку не извлекать столько же радости из своего непостоянства, перемен и преображений, сколько получает какой-нибудь упрямец, непоколебимо стоя весь век на одном и том же месте и долбя изо дня в день все одно и то же. Иначе говоря, я не вижу, почему бы калейдоскопу не жилось так же весело, как телескопу, отчего жернов должен быть меньше доволен своей судьбой, чем точильный камень, и чего ради барометр стал бы завидовать масштабной линейке. Точно так же у меня нет охоты насмехаться над тобой за то, что ты всякий раз затеваешь что-то новое, — ведь я, наконец, понял и признал, что это неизлечимо; но пока я не научился мириться с этой истиной, каждую неделю твой очередной план вызывал у меня отчаянный, выматывающий все силы приступ богохульства. А теперь — валяй! Твое колдовство утратило власть надо мной. Теперь я в состоянии беспристрастно и хладнокровно наблюдать твои вдохновенные порывы и могу рассудить, что «та, или эта, или еще какая-нибудь твоя идея не на уровне твоих обычных взлетов, что она выше или ниже их».

Итак, без горячности, без какого-либо предубеждения и предвзятости я судил о твоем плане лекций и могу сказать, что он был на твоем обычном уровне и даже несколько выше, ибо заключал в себе кое-какие возможности, и даже возможности практические. Я не огорчен, что ты от него отказался, но и не был бы огорчен, если бы ты проявил настойчивость и попробовал его осуществить. А в целом, пожалуй, ты поступил мудро, бросив это дело, так как, читая лекции, легче всего провалиться; а в твои годы, да в твоем же городе подобный провал нанес бы глубокую, тяжкую рану твоему сердцу и самолюбию. Нет, право же, было неразумно хоть на минуту поверить, будто ты можешь выступить перед слушателями, которые тебя знают, с таким курсом лекций; ведь в Кеокуке известно, что ты был последователем Сведенборга, пресвитерианином, конгрегационалистом, был на испытании у методистов, а всего год назад был язычником. Если бы жители Кеокука пришли слушать твои лекции, то лишь из желания развлечься, а вовсе не учиться, ибо, если известно, что у человека нет установившихся убеждений, он ни в чем не убедит других. Люди пришли бы слушать тебя, чтобы поразвлечься, а для тебя это было бы глубоким унижением. Безопасней тебе выступать там, где тебя не знают, там многие слушатели подумают, что ты говоришь серьезно. И они будут правы. Ты и в самом деле искренен, пока твои убеждения обладают прелестью новизны. Ну а в конечном счете, наверно, лучше, что ты начисто отказался от этого плана. Но я предоставляю тебе самому судить об этом, ибо в целом свете не знаю худшего судьи.

20

У. Д. ГОУЭЛСУ

Элмайра, 15 сентября 1879 г.

Дорогой Гоуэлс,

когда и где? Здесь, на ферме, прелестное место для встречи, но, конечно, вы не можете ехать в такую даль. Так давайте встретимся в Хартфорде или Бельмонте, скажем, в начале ноября. Еще не знаю точно, когда мы вернемся в Хартфорд, но, наверно, недели через три-четыре. Я надеюсь кончить книгу прежде, чем мы тронемся с места.

Кажется, мне в голову попала вода Атлантического океана, но, надеюсь, в рукопись она не просочилась.

Слушайте, один приятель хочет писать вместе со мной пьесу, моя задача — дать комического героя. Я понятия не имею, насколько этот приятель способен писать комедии, но его письмо напомнило мне о наших с вами старых планах. Если вы еще не вывели ни Ориона, ни милейшего Уэйкмена, может быть мы вместе накропаем пьесу с кем-нибудь из них за главного героя? Орион — плодороднейшая почва, и становится все плодородней и богаче, так как он всякий раз удобряет ее новым религиозным или еще каким-нибудь навозом. Черкните мне, не откладывая, согласны ли вы. Мне так и представляется Орион на сцене — неизменно кроткий, задумчивый, вечно меняющий свои религиозные и политические взгляды и пытающийся исправить мир, вечно что-то изобретающий и в конце каждого из четырех актов теряющий то ногу, то руку при опытах с каким-нибудь новым взрывчатым веществом. Бедняга, он просто создан для комедии. Могу вообразить, как его жена или возлюбленная всякий раз нехотя переходит в его очередную веру в ту самую минуту, как он перепархивает к следующей религии, вновь оставляя подругу жизни в одиночестве. (Для памяти: жена Ориона и в самом деле последовала за ним во тьму кромешную, после того как тридцать лет была всей душой привержена пресвитерианской церкви.)

Шлю вам и всем вашим самую искреннюю, безграничную любовь своего семейства и остаюсь

всегда ваш

Марк.

21

ОРИОНУ КЛЕМЕНСУ

26 февраля 1880 г.

Милый брат!

Кажется, я уже писал тебе, что дней десять тому назад купил за несколько тысяч долларов четыре пятых одного патента. Вчера я придумал новое применение для этого изобретения, которое, по-моему, сведет к нулю и полностью уничтожит один из порожденных цивилизацией второстепенных видов деятельности и займет его место, — эта деятельность зародилась триста лет тому назад, и, несомненно, было уже много попыток удешевить ее. Возможно, я ошибаюсь в своих расчетах, хотя не представляю себе, как это может быть.

Однако оставим это дело — я написал о нем только для того, чтобы выкинуть его из головы, потому что сейчас я тружусь изо всей мочи и с увлечением, похожим на запой, над «Принцем и нищим», — а когда работаешь над книгой, необходимо очищать мозг от всех других забот, прежде чем браться за работу, иначе внимание будет непременно рассеиваться.

Ну, мне надо избавиться еще от одной увлекательной темы, и тогда я смогу без всякой помехи вернуться во времена Эдуарда VI. Дело вот в чем: не напишешь ли ты две книги, за которые я давно уже собирался взяться, но, вероятно, так никогда и не возьмусь, потому что у меня до них все руки не доходят? Мне кажется, темы совершенно новые. Одна — «Автобиография труса», вторая «Исповедь вечного неудачника».

Мой план очень прост. Взять достоверные факты моей жизни и рассказать их просто, без всяких украшений и изменений, именно так, как они происходили, с той только разницей, что каждый мой мужественный поступок (если я их когда-нибудь совершал) я превратил бы в трусливый, а каждый свой успех—в неудачу. Тебе это вполне по силам, но только при одном условии: ты должен полностью выкинуть из головы всякую мысль о читателях, — мало найдется людей, у которых хватит духа прямо и откровенно признаваться вслух в постыдных поступках; ты должен рассказывать свою историю самому себе и никому другому; и ты не должен называть себя своим именем, потому что это тоже помешает тебе рассказывать о том, чего ты стыдишься.