Малькольм Лаури - У подножия вулкана

— ...Нет, Хью, я не могу с тобой согласиться. Ведь еще в недавнем прошлом...

— ...конечно, если забыть о миштеках, тольтеках, о Кетселькоатле...

— ...вовсе не обязательно...

— ...да, именно! И вот, по-твоему, сначала испанец...

В этом городе были построены и испытаны на канале корабли, использованные завоевателями для штурма Теночтитлана, великой столицы государства Монтесумы.

Через Бискайский залив.

— Ладно, ты вот говоришь, что завоеванию подверглось сложившееся общество, в котором, разумеется, уже была эксплуатация.

— Право же...

— ...нет, Ивонна, и том-то и дело, что завоеванию подверглась цивилизация, которая была не ниже, а, пожалуй, выше цивилизации завоевателей, и у нее глубокие корни. Здесь жили вовсе не дикари, не племена бездомных, босоногих кочевников...

— ...выходит, будь они бездомными и босоногими, вовек бы им не знать эксплуатации?

— Возьмем еще бутылочку пива... «Карта Бланка»?

— «Монтесума»... «Дос Экие».

— При чем тут Монтесума?

— Да вот же он, на этикетке.

— Это все, что от него теперь остается...

В этом городке, расположенном вблизи города Тласкалы, сохранились руины дворца, принадлежавшего сенатору Хикотенкатлю, отцу воина, который носил это же имя. Заслуживают внимания уцелевшие среди руин каменные жертвенники, где совершались некогда жертвоприношения местным богам... Здесь же в далеком прошлом была главная цитадель тласкальских воинов...

«Я слежу за тобой... От меня не скроешься, не убежишь». «... Не просто бежать. Давай вправду начнем все сначала».

«Кажется, я знаю, где это».

«Я тебя вижу».

«...где же письма, Джеффри Фермин, ее письма, когда она писала их, сердце у нее разрывалось на части...»

«А вот в Ньюкасле, штат Делавэр, там дело другое!»

«...ее письма, ты на них даже не ответил, это так, это не так, так и не так, где же тогда твой ответ...»

«...а этот город, господи боже мой.., этот шум! Этот хаос. Если бы я только мог отсюда вырваться! Если б я только знал, куда мне податься!»

В этом городке близ Тласкалы был когда-то дворец Махискацина. По преданию, здесь крестили первого индейца, обращенного в христианство.

«Мы могли бы словно заново родиться на свет».

«Я подумываю принять мексиканское подданство и поселиться среди индейцев, как Уильям Блэкстоун».

«Ляжка у Наполеона подергивалась».

«...я же вас чуть не задавил, тут наверняка что-нибудь неладно, э? Нет, мы едем в...»

«Гуанахуато... улицы... разве отразимы названия этих улиц... улица Поцелуев...»

В этой горе доныне существует разрушенное капище водного божества Тлалока, чей культ почти полностью забыт, и места эти уже не привлекают туристов, но имеются сведения, что здесь юный Хикотенкатль обратился с пламенной речью к своим воинам, призывая их сражаться против завоевателей и, если потребуется, сложить головы в битве.

«...nо раsaran» [193] Они не пройдут (исп.) . «Мадрид».

«А они лупят почем зря. Сперва наделают дел, а потом уж разбираются».

«Я тебя вижу».

«Я слежу за тобой».

«От меня не скроешься».

«Гусман... Эриксон, 43».

«Тело будет доставлено...»

Направление Мехико Тласкал Стоимость проезда

Поезд

Мехико — Веракрус Отпр. 7.30 Приб. 18.50. Приб. 12.00. 7,50 долл.

Поезд

Мехико — Пуэбла Отпр. 16.05. Приб. 11.05. Приб. 20.00. 7,75 долл.

Пересадка в Санта-Aнa Чиаутемпан в обоих на правлениях.

Автобусы «Красная стрела». Отправляются каждый час с 5 до 19 час.

Пульманы «Золотая звезда» отправляются каждый час с 7 до 22 час.

Пересадка в Сан-Мартин Тексмелукан в обоих направлениях.

...И вот снова глаза их встретились над столиком. Но теперь словно какой-то туман стлался между ними, и сквозь туман этот уже не Гранада виделась консулу, а Тласкала. Белый, сияющий город с величественным собором, город, влекущий к себе его истомленную душу и в самом деле по многим признакам похожий на Гранаду; только вот почему-то весь он безлюден, будто на фотографиях в путеводителе. Это так странно и вместе с тем так прекрасно; нет ни души в целом городе — здесь невольно напрашивается сравнение еще и с Торту, — никто не чинит помех великому делу пития, этому не препятствует даже Ивонна, она пьет с ним вместе, но, быть может, ему это только кажется. Перед ними встает белая Окотланская святыня, чудо декоративного искусства: белые башни, белые башенные часы, и ни души вокруг. И даже часы существуют вне времени. А они несут с собой белые бутылки, помахивают тросточками и ясеневыми прутиками, гуляют на чистом воздухе, под безоблачным небом, наслаждаясь ровным, прекрасным климатом, среди развесистых ясеней, вековых деревьев, по пустынному парку. Они гуляют рука об руку, счастливые, не чуя под собой земли, по четырем ровным боковым аллеям. Они стоят, хмельные, не ведая тревог, в пустынном монастыре святого Франциска, перед покинутой часовней, где впервые в Новом Свете прозвучала проповедь Евангелия. А ночью они спят на прохладных простынях, среди белых бутылок, в отеле «Тласкала». И в городе несчетное множество баров, где всегда можно выпить в кредит, двери распахнуты, в них задувает ветер.

— Мы могли бы поехать прямиком туда, — говорил он, — прямиком в Тласкалу, или заночевать в Санта-Ана Чиаутемпан, где пересадка в обоих направлениях, а утром мы все вместе отправились бы в Веракрус. Но в таком случае, само собой, — он взглянул на часы, — надо ехать без промедления... Мы могли бы успеть на ближайший автобус... А перед этим еще выпить, — добавил он с достоинством, как и подобает консулу.

Туман рассеялся, но глаза Ивонны были полны слез, а лицо ее заливала бледность.

Произошло что-то неладное, что-то ужасное. И прежде всего, хотя это просто уму непостижимо, Хью с Ивонной, кажется, совсем пьяны.

— Как, разве вы не хотите ехать, не хотите снова побывать в Тласкале? — спросил консул, пожалуй, с излишней навязчивостью.

— Нет, Джеффри, не в том дело.

Тут, по счастью, Сервантес принес на тарелке живых устриц и пучок зубочисток. Консул отхлебнул пива из стакана, который его дожидался. Насчет выпивки теперь выходит так, выходит так: один стакан дожидается его здесь, и этот стакан с пивом еще не допит. Кроме того, до недавнего времени мескаль (Что за беда?.. Ведь слова этого он не боится, верно?) в изрядном количестве дожидался его неподалеку отсюда, в бутылке из-под лимонада, причем все это он выпил и вместе с тем не выпил: на деле выпил, а по видимости, если взглянуть со стороны, не выпил. И раньше он пропустил два стаканчика мескаля, которые надо и не надо было пить. Тяготеет ли над ним подозрение? Ведь он умолял Сервантеса молчать; возможно ли, что этот тласкалец не устоял перед соблазном и предал его? О чем они тут говорили на самом деле, пока он отсутствовал? Консул оторвал взгляд от устрицы, посмотрел на Хью; Хью, подобно Ивонне, совсем пьяный, был разобижен и зол. Чего им, собственно, надо? Ведь он, консул, отлучился совсем ненадолго (казалось ему), минут на семь, самое большее, судя по всему, причем назад вернулся умытый и причесанный, — как ему это удалось, вот вопрос? — и даже цыпленок у него на тарелке почти не остыл, а Хью с Ивонной не успели доесть своих цыплят... Et tu, Brute! [194] И ты, Брут! (лат.) Не сводя глаз с Хью, консул чувствовал, как взгляд его наливается ненавистью. И перед этим пронизывающим взглядом Хью предстал таким, каков он был утром, на лице улыбка, в руке острая бритва, сверкающая на солнце. Но теперь он приближался к консулу, дабы отсечь ему голову. Видение это померкло, а Хью все равно приближался, только уже не к нему. Нет, он снова был на арене и вступил в единоборство с быком: вместо бритвы в руке у него сверкнул меч. Он занес меч, готовый повергнуть быка во прах... Консул силился подавить в себе безудержную волну нелепой, дикой ярости. Он чувствовал, что дрожит, но дрожит только от этого усилия — этого созидательного усилия, которое никакой банк финансировать не станет, к слову сказать, — поддел зубочисткой устрицу, поднял ее над столиком и процедил сквозь зубы: