Итало Звево - Дряхлость

— Анджолина! — позвала она ещё раз.

— Сейчас она выйдет, — сказала женщина очень вежливо и потом, не глядя ему более в лицо, добавила, — устраивайтесь пока.

Эмилио не мог сказать, что ему понравился её гнусавый голос. Она каждый раз начинала говорить с трудом, как будто заикаясь, а вслед за этим вся фраза вылетала из её уст непрерывно, на одном дыхании, лишённая всяких эмоций.

Тем временем с другого конца коридора выбежала Анджолина. Она была одета, уже собираясь уходить. Увидев Эмилио, Анджолина рассмеялась и поприветствовала его сердечно:

— О, синьор Брентани, какой сюрприз! — и добавила непринуждённо, — это моя мама и моя сестра.

Так это действительно была мать Анджолины, которую она обожала. И Эмилио, обрадовавшийся тому, что его так хорошо приняли, протянул ей руку, чего старушка не ожидала и поэтому ответила с опозданием, пожав руку Эмилио.

Но женщина не поняла, что Эмилио выражал всё своё почтение, так поприветствовав её, и поэтому чувствовала себя неловко и смотрела на Брентани недоверчиво. После матери и девочка протянула ему правую руку, держа при этом левую у груди. Когда Эмилио засвидетельствовал своё почтение и ей, девочка сказала спокойно:

— Спасибо.

— Проходи сюда, — предложила Анджолина, побежала к двери в конце коридора и открыла её.

Счастливый Брентани осознал, что оказался наедине с Анджолиной, потому что старушка и девочка, выразив ему своё почтение в последний раз, остались за дверью. И, закрыв дверь, Эмилио забыл свою цель узнать побольше о доме Анджолины и притянул её к себе.

— Нет, — попросила та, — тут рядом спит мой больной отец.

— Я умею целоваться бесшумно, — заявил Эмилио и надолго прильнул к её губам в то время, как она продолжала протестовать.

Результатом всего этого стал один долгий поцелуй, разделённый на множество небольших, сопровождавшихся тёплым дыханием.

Устав, Анджолина освободилась и побежала открыть дверь.

— А теперь садись здесь и будь благоразумным, потому что с кухни нас видят.

При этом Анджолина смеялась, и Эмилио сказал, что она сыграла с ним коварную шутку, обидевшись на того, кто её любит. На её висках волосы взъерошились от объятий его рук, которыми он как обычно обнимал её белокурую голову, когда целовал. Взглядом Эмилио продолжал любоваться следами своих собственных ласк.

Лишь позже Эмилио рассмотрел комнату, в которой они находились. Обои не отличались новизной, но мебель, вопреки представлению об их жизни, сложившемуся у него после встречи с её матерью и сестрой, а точнее после того, как он увидел их бедное одеяние и тот ветхий коридор, так вот мебель была удивительно богатой и вся из одного сорта дерева. Постель была накрыта драпом с широкой бахромой. В углу комнаты Эмилио увидел вазу огромных размеров с искусственными цветами, а сверху на стене с большой аккуратностью были собраны многочисленные фотографии. В целом комната произвела на Брентани роскошное впечатление.

Он стал разглядывать фотографии. Ему бросился в глаза какой-то старик, который был сфотографирован в величественной позе и опирался на пачку бумаг. Эмилио улыбнулся.

— Мой кум, — представила старика Анджолина.

Далее Эмилио увидел какого-то юношу, одетого хорошо, но выглядевшего как рабочий на празднике. Лицо его пылало энергией, взгляд светился смелостью.

— Кум моей сестры, — сказала Анджолина, — а это кум самого младшего из моих братьев.

И Анджолина показала Эмилио портрет другого юноши, который производил впечатление более крепкого по сравнению с предыдущим молодого человека.

— А есть и другие? — спросил Эмилио, но шутка тут же умерла на его губах, так как среди фотографий он увидел и одну с теми людьми, которых знал: Леарди и Сорниани!

Сорниани, жёлтый даже на фотографии, смотрел на него грозно и, казалось, даже оттуда продолжал говорить непристойности про Анджолину. Леарди получился на фотографии лучше. На ней можно было различить всю световую гамму, от тёмных цветов до светлых, в которых и изображался красивый Леарди. Он имел непринуждённый вид и в руках без перчаток, не опираясь на стол, стоял в гостиной, где кроме него, по-видимому, была ещё и ожидавшая его женщина. Леарди смотрел с фотографии на Эмилио с неким подобием покровительственного вида, явно сознавая, что он молод и красив. Эмилио оторвал взгляд, переполняемый обидой и завистью.

Анджолина не сразу поняла, почему лицо Эмилио так помрачнело. В первый раз он грубо выразил свою ревность:

— Мне совсем не понравилось, что я нашёл фотографии таких людей в этой спальне.

Потом, видя, что она поражена этим упрёком, чувствуя себя невиновной, смягчил фразу:

— Это тот, о котором я тебе говорил тогда. Нехорошо видеть тебя в окружении лиц, которые могут тебе навредить. Уже тот факт, что ты их знаешь, тебя компрометирует.

Неожиданно лицо Анджолины просветлело и развеселело, и она сказала, что это смешно видеть его ревнивым.

— Ревнуешь к этим людям! — сказала она, вновь становясь серьёзной и упрекая его, — а как ты оцениваешь меня?

Но когда Эмилио начал успокаиваться, Анджолина допустила ошибку:

— Тебе я дам не одну, а две мои фотографии, — и побежала к шкафу взять их.

Следовательно, все другие получали от неё по одной фотографии. Однако Анджолина сказала всё с такой наивностью, что Эмилио не решился упрекать её. Дальше стало ещё хуже.

Выдавив из себя улыбку, он стал разглядывать две фотографии, которые она ему подарила, шутливо поклонившись. На первой Анджолина была сфотографирована в профиль одним из лучших фотографов города. Вторая представляла из себя красивый моментальный фотоснимок, на котором она была одета в элегантное кружевное платье, именно то, в котором он её впервые встретил при знакомстве. Анджолина на этом фото пыталась не закрывать глаза на ярком солнечном свете, и лицо её исказилось.

— Кто тебя сфотографировал? — спросил Эмилио, — может, Леарди?

Он вспомнил, что видел Леарди на улице с фотоаппаратом в руке.

— Да нет же! — сказала она, — ревнивец! Меня сфотографировал серьёзный и женатый мужчина: художник Датти.

Он женат, да. Но серьёзный?

— Я не ревную, — сказал Брентани, — я грустен, очень грустен.

И теперь он увидел и фотографию Датти, большого краснолицего бородача, и вспомнил с острой душевной болью одну из его фраз: «Женщины, с которыми я имею дело, не достойны того, чтобы можно было порицать мою жену».

Эмилио почувствовал, что с него уже хватит всех этих фотографий и рассказов, которые так внезапно нахлынули, угнетая его. А наивная Анджолина старалась сделать всё возможное, чтобы дополнить свои рассказы и этим успокоить его. Чувствуя себя обиженной и оскорблённой, она пробормотала: