Иоганн Гете - Годы учения Вильгельма Мейстера

— Не обижайтесь на меня, если я в своем плачевном положении бываю не в меру вспыльчив: забота о жене, а может статься, и о будущем ребенке не позволяет мне жить беспечно день за днем, наслаждаясь приятностями жизни, как это еще доступно вам. Обдумайте все и, если есть у вас такая возможность, помогите мне приобрести имеющийся здесь театральный инвентарь. Должником вашим я буду недолго, но навеки сохраню к вам признательность.

Недовольный тем, что его задержали у двери, куда он неодолимо стремился в порыве влечения к Филине, Вильгельм растерянно, с торопливой готовностью ответил:

— Незачем дольше и раздумывать, если это составит ваше счастье и благополучие. Ступайте и улаживайте все, как надобно. Я готов расплатиться нынче же вечером или завтра поутру.

В подтверждение своих слов он пожал Мелине руку и с удовольствием увидел, как тот поспешно удаляется по улице; но, увы, перед его вторжением в дом встала новая и более досадная помеха.

По улице поспешно приближался юнец с узелком за спиной; когда он подошел, Вильгельм сразу же узнал в нем Фридриха.

— Вот и я! — воскликнул тот, обводя радостным взглядом больших голубых глаз верхние и нижние окна. — А где же мамзель? Какого черта мне маяться, не видя ее?

— Она наверху, — сказал подошедший к ним хозяин, и юноша несколькими прыжками взбежал наверх, а Вильгельм как вкопанный застыл на пороге. В первое мгновение ему хотелось за волосы стащить мальчишку вниз; но затем жестокий пароксизм ярой ревности сковал его чувства и помыслы, а когда оцепенение мало-помалу прошло, им овладело такое томление, такая тревога, каких он еще не знавал в жизни.

Он пошел к себе в комнату и застал Миньону за писанием. С некоторых пор девочка усердно записывала то, что знала наизусть, и давала своему другу и хозяину исправлять написанное. Она была сметлива и не знала устали, только буквы по-прежнему получались неровные, а строчки шли вкривь. II здесь, как видно, дух ее был не в ладу с телом. Обычно, когда Вильгельм бывал спокоен, его очень радовало прилежание девочки, но на сей раз он не проявил интереса к тому, что она ему показывала; она сразу это почувствовала и огорчилась тем сильнее, что на сей раз считала урок выполненным совсем хорошо.

Тревога гнала Вильгельма вверх и вниз по коридорам гостиницы, а затем снова к выходной двери. В этот миг подскакал всадник, весьма почтенный и по своим летам вполне бодрый на вид. Хозяин кинулся к нему навстречу, как старому приятелю протянул ему руку, восклицая:

— Наконец-то опять пожаловали, господин шталмейстер!

— Я только хочу задать корма коню, — ответствовал не — гйкаромец, — мне нужно поскорее добраться до имения и кое — чего приготовить. Граф прибывает завтра вместе с супругой, Он Пробудут некоторое время, чтобы оказать достойнейший прием принцу, который как будто намерен расположить в здешних местах свою главную квартиру.

— Жалко, что вам нельзя остаться, — посетовал хозяин, — у нас тут собралось отменное общество.

Конюх, подскакавший следом, принял лошадь у шталмейстера, который, беседуя с трактирщиком па пороге, искоса поглядывал на Вильгельма.

Заметив, что речь идет о нем, Вильгельм удалился и пошел бродить по улицам.

Томясь досадливой тревогой, он надумал навестить старика, в надежде, что тот своей арфой спугнет злых духов. На его расспросы ему указали дрянной постоялый двор в дальнем конце городка, где он взобрался по лестнице на самый чердак, а там из одной каморки до него донеслись нежные звуки арфы. Струны звенели трогательной жалобой, им сопутствовала печальная, скорбная песня. Вильгельм приник к двери: старец исполнял своеобразную фантазию, где напевно или речитативом повторялись одни и те же строфы, так что слушавший, напрягая внимание, кое-как разобрал следующее:

Грустная, идущая от сердца жалоба глубоко проникла в душу к слушателю. Ему казалось, что временами слезы прерывают песню старика; тогда звучали одни лишь струны, пока к ним вновь не примешивался тихий срывающийся голос. Вильгельм стоял у дверного косяка, потрясенный душевно; скорбь незнакомца разрешала стеснение его сердца, ответное страдание захлестнуло его, он не мог и не хотел сдержать слезы, которые наконец исторгла и у него из глаз задушевная жалоба старика. Разом нашли исход все муки, что щемили его грудь, он всецело отдался им во власть и, распахнув дверь каморки, предстал перед старцем, которому негде было сидеть, кроме как на убогой кровати, единственном предмете обстановки в этом жалком жилище.

— Какие чувства оживил ты во мне, славный старик! — воскликнул он. — Ты дал выход всему, что скопилось у меня в сердце; продолжай же без смущения дарить счастье другу, смягчая собственные горести.

Старик хотел встать и что-то сказать, но Вильгельм остановил его, еще за обедом заметив, что говорит он неохотно, и сам подсел к нему на тюфяк.

Старик утер слезы и с приветливой улыбкой спросил:

— Как вы сюда попали? А я думал явиться к вам нынче вечером.

— Здесь нам спокойнее, — *- объяснил Вильгельм. — Споы мне что хочешь, что отвечает твоему состоянию, считай, будто меня и нет здесь. Сдается мне, что нынче ты не можешь фальшивить. Ты мне представляешься счастливым оттого, что можешь столь приятно занять и развлечь себя в одиночестве, что, будучи повсюду чужим, ты обрел приятнейшего собеседника в собственном сердце.

Старик глянул на струны арфы и, мягко сыграв вступление, запел:

Как бы ни были мы многословны, нам не удалось бы передать все очарование удивительной беседы между нашим другом и диковинным незнакомцем. На все, что говорил юноша, старик отвечал гармоническим созвучием струн, пробуждавшим столь знакомые чувства, дававшим простор воображению.

Кто когда-нибудь побывал на собрании людей благочестивых, почитающих себя способными очистить, просветить и возвысить душу без содействия церкви, тот может составить себе некоторое понятие об этой сцене; он вспомнит, что литург [20] Литург — духовное лицо, исполняющее литургию, то есть обедню, главное христианское церковное богослужение. Непременной частью литургии являлись песнопения, которые иногда исполнялись попеременно то литургом, то общиной. умеет так подобрать к своим словам стих песнопения, чтобы направить полет души, куда угодно ему, оратору; а вслед за тем другой член общины добавит стих другого песнопения на другой напев, за ним третий вступит с третьим стихом, вследствие чего хоть и приходят на память родственные мысли песнопений, из коих эти стихи почерпнуты, однако в новой связи каждая строка звучит по-новому, по-своему, словно ее только что сочинили; тем самым из знакомого круга понятий, из знакомых песнопений и речений для данного собрания, для данной минуты создается нечто целое, наслаждение коим оживляет, укрепляет и одушевляет собравшихся. Так и старик наставлял своего гостя знакомыми и незнакомыми песнями и строками, вовлекая в круговорот привычные и чуждые чувства, бодрствующие и дремлющие, отрадные и тягостные ощущения, что для нашего друга могло быть лишь благотворно при нынешнем состоянии его духа.