Михаил Салтыков-Щедрин - Том 11. Благонамеренные речи

Старик, впрочем, не приметил этого с первого раза. Он помолодел и стряхнул с себя сонливость. С почти детскою жадностью расспрашивал он об увольнениях, перемещениях, определениях, о слухах и предположениях, но молодой генерал на все вопросы отвечал нехотя, сквозь зубы. Наконец зашла речь и о деньгах. Старый генерал как бы сконфузился и только вздыхал; но молодой генерал настаивал. Тогда старик изложил положение дел довольно подробно и даже связно. Оказывалось, что воплинская экономия, со всеми ее обезлесенными угодьями, стоит много-много двадцать тысяч рублей; сверх того, оставалось еще одно выкупное свидетельство в десять тысяч рублей. В сумме все состояние фамилии Утробиных представляло ценность отнюдь не свыше тридцати тысяч рублей.

— Это черт знает что! — фыркнул молодой генерал.

— Да, друг мой; еще я, благодаря пенсиону, могу кой-как концы с концами сводить… — заикнулся было старый генерал.

Но молодой генерал уже окончательно вышел из себя и не дал ему окончить.

— Вы! вы! «вы можете»! еще бы… вы! Вы посмотрите только, как вы живете… вы! это что? это что? — восклицал он бешено, указывая пальцами на хаос, царствовавший в комнатах, и на изрытый берег Вопли, видневшийся через отворенную балконную дверь.

Старый генерал ни слова не сказал в ответ. Он покорно понурил седую голову, словно сознавая себя без оправдания.

— Вы! — продолжал между тем молодой генерал, расхаживая тревожными шагами взад и вперед по кабинету, — вы! вам нужна какая-нибудь тарелка щей, да еще чтоб трубка «Жукова» не выходила у вас из зубов… вы! Посмотрите, как у вас везде нагажено, насрамлено пеплом этого поганого табачища… какая подлая вонь!

Наконец он остановился против отца и пустил ему в укор:

— Но объясните же наконец, каким образом это могло случиться? Говорите же! что такое вы тут делали? балы, что ли, для уездных кокоток устроивали? Говорите! я желаю знать!

— Мой друг! я… я… ты сам отчасти… В последнее время… требования денег…

— Ну да! вот это прекрасно! Я — виноват! Я — много требовал! Я!! Je vous demande un peu! [65]A впрочем, я знал зараньше, что у вас есть готовое оправдание! Я — должен был жить на хлебе и воде! Я — должен был рисковать своею карьерой! Я — должен был довольствоваться ролью pique-assiette’a [66]при более счастливых товарищах! Вы это , конечно, хотите сказать?

— Сохрани бог, мой друг! но…

— Без всяких «но»! Point de «mais», mon père! [67]Я очень хорошо понимаю и вижу! Я зараньше знаю все, что вы можете сказать! О! я травленый зверь, mon père, меня провести не так-то легко! Ионы… Агнушки! — вот куда дозволительно бросать деньги! Им дома покупают, им отдают домашнюю движимость, им — всё! А сын — что́ такое сын?! On l’engendre — et tout est dit! [68]И за это он обязывается почитать родителей и целовать у них ручки… ces chers parents! [69]Нет, вы скажите, зачем вы, вместо того чтоб действовать, извлекать, добывать ценности, в нелепые пререкания с Стреловым вошли?

— Но, друг мой, он-то и есть та причина…

— Нет, вы, вы, вы! Он доставал вам деньги! он умел это! И, конечно, он сумел бы достать и теперь! он нашел бы, из чего извлечь пользу! Вы! разве вы имеете понятие о том, что у вас есть? Разве можно поверить, чтобы всё… чтобы не было… ну, пустоши какой-нибудь… une prairie… une forêt… [70]A он… в пререкания входит! Ему, изволите видеть, оскорбительно, что в виду его усадьбы поселился честный труженик… oui, un honnête travailleur… [71]который, быть может, по́том и кровью…

Петенька так расчувствовался, что произнес последние слова почти дрожащим голосом («au fond je suis démocrate!» [72]мелькнуло в его голове). В это же самое время он взглянул в окно.

— Э! да он там премило устроился! — воскликнул он, — целый городок… право!

— Он, друг мой, наш луг обманом…

— Обманом! а кто виноват? Вы, вы и вы! Зачем вы подписываете бумаги, не читая? а? На Иону понадеялись? а? И хотите, чтоб этим не пользовались люди, у которых практический смысл — всё? Mais vous êtes donc bien naïf, mon père! [73]

В таком духе разговор продолжался около двух часов. Наконец это надоело Петеньке. Он оставил старика под бременем обвинений и, сказав: «il faut que je mette ordre à ça!» [74], выбежал из дома во вновь разведенный сад. Там все смотрело уныло и заброшенно; редко-редко где весело поднялись и оделись листвой липки, но и то как бы для того, чтобы сделать еще более резким контраст с окружающею наготой. Желая пробраться в старый парк, который все еще сохранял прежнюю дикую прелесть, Петенька спустился было по заросшей дорожке к пруду, который в этом месте суживался, и через переузину был когда-то перекинут мост, но вместо моста торчали сгнившие столбики. Взбешенный, побежал он назад, прибежал на скотную — никого не нашел, потом на конный двор — опять никого не нашел, и наконец случайно набрел на мужика, спавшего под деревом, растолкал его ногою и дал волю сквернословию. К обеду пришел он усталый, озлобленный, с пересохшим горлом и без малейшего признака аппетита.

Обед прошел молчаливо. Петенька брезгливо расплескивал ложкой превосходные ленивые щи (старый генерал хотел похвастаться, что у него, несмотря на «катастрофу», в начале июля все-таки есть новая капуста) и с каким-то неизреченным презрением швырялся вилкой в соусе из телячьей головки. Вино тоже не понравилось ему, хотя это был добрый St.-Julien, года четыре лежавший в подвале у генерала. Только по временам он прерывал тяжелое молчание (он, впрочем, не чувствовал его тяжести и фыркал совсем хладнокровно, как ни в чем не бывало), чтобы высказать поучение вроде следующего:

— Да-с, любезнейший родитель! Не могу похвалить ваши порядки! не могу-с! Пошел в сад — ни души! на скотном — ни души! на конном — хоть шаром покати! Одного только ракалью и нашел — спит брюхом кверху! И надобно было видеть, как негодяй изумился, когда я ему объяснил, что он нанят не для спанья, а для работы! Да-с! нельзя похвалить-с! нельзя-с!

— Они в это время отдыхают, мой друг, по́лдни… — попробовал оправдаться старый генерал.

— У вас, по-видимому, всегда по́лдни! И давеча по́лдни, и теперь по́лдни! Наспятся, потом начнут потягиваться да почесываться — опять по́лдни! Нет-с, этак нельзя-с! этак не управляют имениями! таким манером, конечно, никакого дохода никогда получить нельзя!

Генерал молча выслушивал эти реприманды, наклонив лицо к тарелке, и ни разу не пришло ему даже на мысль, что, несмотря на старость, он настолько еще сильнее и крепче своего пащенка, что стоило ему только протянуть руку, чтоб раздавить эту назойливую гадину.

После обеда, едва старик успел вымолвить: «Ну, теперь я пойду…» — как уже Петенька схватился за фуражку и исчез из дома.

Старый генерал удалился в спальную и, по обыкновению, лег отдохнуть. Но ему не спалось. Что-то горькое до остроты, до жгучести шевелилось в его душе, хотя он и сам ясно не сознавал, что именно. Сомнительно, впрочем, чтоб это было чувство негодования, возбужденное поведением сына при встрече после шестнадцатилетней разлуки; скорее это было чувство упорного самообвинения. Действительно, ведь он от отца своего получил полную чашу, а сам оставляет сыну — что? Правда, что через него прошла, так сказать, целая катастрофа; но все же, если б повести дело умненько… да, именно, если б умненько повести!.. если б не воевать с дворовыми, не полемизировать с Анпетовым, если б сразу обрезать себя по-новому, если бы не вверяться Антошке, если б… Генерал насчитал столько «если б», что об отдохновении нечего было и думать. Проворочавшись целый час с боку на бок, он встал с тяжелою головой и прежде всего спросил: