Стефан Жеромский - Пепел

Рафал понял вдруг, что он не примет участия в задуманной поездке за Вислу. И сразу же почувствовал огромное облегчение. Камень с души свалился. Как? Видеть ее только каких-нибудь два часа, а потом утратить навеки? Что за дикая мысль! Ни за что! Он любой ценой останется здесь. То, о чем он ночью только мельком подумал, он сделает теперь. Он притворится, что у него горячка, что он болен, умирает. А после святок вернется в Краков. Оттуда он будет приезжать. Придумает какие-нибудь дела к Кальвицкому, к Оловскому, снимет здесь в аренду именьице. Будет бродить по полям. Как будто с охоты будет заходить к управляющему. С полей виден дворец. Он живо представил себе, как будет проводить тогда дни и ночи, как будет следить за него, какие случатся с ним приключения.

Все дело заключалось только в том, что надо поговорить с Кшиштофом. А может, и он останется? Перед Трепкой они оправдаются, сославшись на трудности… Да и в самом деле, разве это не безумие – лезть прямо в петлю? Разве они не видели в Кракове? Разве не лучше трудиться на ниве, как повелел господь, вместо того чтобы искать ветра, вернее, неминучей смерти в чистом поле? Разумеется, будет немного стыдно, люди пошушукаются и посмеются, посудачат немного и пальцами будут показывать; но со временем все это забудется. Дело житейское. Те, которые будут показывать пальцами, когда-то сами не раз праздновали труса.

Только как завести этот разговор с дурачком Кшиштофом? Как вымолвить первое слово после стольких дней и ночей воодушевления? Рафал украдкой зевнул от резкого озноба. Он протянул руку с негнущимися пальцами, чтобы привлечь к себе Кшиштофа. Ему даже показалось, что он и в самом деле притянул его к себе… А меж тем Цедро стоял, выпрямившись, и близорукими глазами пристально всматривался в фигуру австрийского офицера. Рафал положил руку на плечо товарища и прохрипел перекошенным ртом:

– Ты боишься… Кшись?

Тот вздрогнул точно от прикосновения льдинки к голому телу.

– Не боюсь! – сказал он, совсем как ребенок, которого уличили во лжи.

– А я…

– Что ты?

– А я думал, ты боишься.

– Ты бы лучше помолился богу, чтобы все обошлось благополучно нынче ночью, чем расстраивать и пугать меня.

– Глупый… – шепнул ему на ухо Рафал. – «Надо подождать, – подумал он. – Еще есть время».

И вдруг его осенила гениальная мысль. Когда наступит минута отъезда, он спрячется во дворце и упустит удобное время. Притворится, что напился. Пьяный не отвечает за свои действия, и честь его не будет задета. Он выползет на рассвете, когда все будет потеряно. Кшиштоф, если ему хочется, пусть себе уходит один. Ну конечно, пусть уходит, пусть даже, по молитвам своим, благополучно переправится, а нет, так подохнет со славой от драгунских пуль! Ну конечно, пусть – ха-ха! – отправляется за Вислу, ко всем чертям! Довольно уж расточали ему тут улыбки и нежности…

Он снова почувствовал глубокое облегчение. Его обвеяло благоуханным ветром упоительного будущего. Впереди открылась взору вереница светлых дней.

Оркестр как раз заиграл польского, и торжественные величавые звуки подхватили Рафала на крылья с его новым решением. Вновь обретя счастье, он уносился в облака, он плыл в сиянии. Словно в обманчивом сне, видел он вереницу пар, выступавших изящно и чинно вдоль стен зала. Какой-то старый господин, который вел с пани Оловской этот танец, то пропадал у него из глаз в соседних залах, то появлялся снова. Обнаженные плечи, волосы, унизанные жемчугом, перевитые лентами, прически, сверкающие от драгоценных камней, блеск и шелест дорогого атласа, игра бриллиантов, запах духов, чарующие улыбки и взгляды… и музыка, будто сладостные волны плыли мимо него. Вот скользят пары одна за другой… Как дымка, проплывает барышня с прической l'oiseau de paradis… [432]Дальше шелестят платья с меховой оторочкой en lapin de Moscovie, [433]головы в токах de gaze argentée, [434]в тюрбанах à pointe mameluck, [435]в восточных и египетских уборах.

Не успели кончить полонез, как мелодичные звуки вальса увлекли в вихрь всю молодежь. Рафал страстно хотел танцевать с пани Эльжбетой, но ему не удавалось. С нею все время вальсировал кто-нибудь другой, либо ее отвлекали обязанности хозяйки, и она исчезала. Чтобы не стоять на месте, он танцевал с первыми попавшимися дамами. Один только раз, уже около полуночи, ему удалось сделать круг, держа в объятиях свое сокровище. В этот краткий миг все вылетело у него из головы, сами мысли словно замерли. Ни единого слова не нашел он в уме, хотя силился что-то сказать. Так и молчал, стиснув зубы.

Полночь миновала, и Кшиштоф все чаще стал искать глазами товарища. В сердце, в голове Рафал слышал, как бьет, приближаясь, роковой час. Молодой человек, дирижер танцев, объявил новомодный танец, английский country dance, [436]который должны были танцевать чуть ли не все гости. Несмотря на все старания, Рафалу не удалось потанцевать с пани Эльжбетой. Ему посчастливилось только в следующем лансье. Он знал этот танец еще со времен Варшавы, знал, что в некоторых фигурах он будет танцевать с нею vis-à-vis. [437]Закрыв глаза, он мечтал о том, что будет.

О, когда б он мог открыть ей свои муки! Уйти, уйти без единого слова… Свою даму, первую попавшуюся барышню, он засыпал веселыми остротами, пустыми любезностями. Он занимал ее, как присяжный остряк, а в глазах его светились насмешка, презрение и отвращение, и в душе он свою даму обзывал самыми нелестными словами. Среди каскада слов, обращенных к даме, он мечтал о той, дочери небес и дня. Начался танец. В первой же фигуре, когда они остались с пани Оловской одни, она шепотом сказала ему:

– Через каких-нибудь два часа…

– Что вы говорите, княжна? – прошептал он побелевшими губами.

– Я так нелюбезно должна напомнить вам об этом… Через каких-нибудь два часа вы оба уйдете отсюда.

– Я предпочел бы умереть здесь, а не на реке.

Их разделил плавный, упоительный танец. Она отошла, приседая, с улыбкой на чудном лице. Только легкий румянец… Но через две минуты танец снова вернул ее ему. Тогда из глубины своего мятущегося в оковах сердца он прошептал:

– Княжна…

– Как вы сказали?

– Княжна…

– Я, сударь, уже не княжна. Давно миновали те времена…

– Давно миновали те времена, и только мое несчастье…

– Какое, сударь?

– Я люблю вас… Безумно, отчаянно! Я умираю от тоски по вас… княжна!

Она, как того требовал танец, грациозно присела перед ним, сделала очаровательный реверанс и оставила его с другой, с дамой, которую он себе выбрал. Он легко скользил по паркету с улыбкой на плотно сжатых губах. Взор его туманился, и кровь холодела в жилах. Ему казалось, что никогда уже не придет та минута, когда он снова сможет коснуться ее руки. Ему чудилось, что гаснут огни, что молкнет музыка и все останавливаются вокруг в изумлении. Тянулась минута ожидания. Сотни веков заключались в ней. Дама что-то ему говорила, и он весело ей отвечал. Деланная веселая улыбка застыла на его лице.