Стефан Жеромский - Пепел

Там царил глубокий мрак. Стук топора доносился снизу так, точно кто-то глухо и назойливо бил в стену. Руки Цедро касались скользких, как лед, стен. Вот дверь, ведущая на внутренний балкон третьего этажа. Он нашел ее ощупью. Нашарив старую задвижку, Цедро отогнул ее концом ножен палаша и вышел на балкон. Его ослепили огни в окнах… Огни в этих окнах! Там какие-то люди…

Тихо, как привидение, крался он по балкону, сто раз пробуя, прежде чем ступить, не скрипнет ли под ногой доска.

Юноша шел бесконечно долго… Ему казалось, что он никогда не дотащится до ярко освещенных окон… Но пол не скрипнул под его ногой, и сабля не брякнула. Наконец он достиг цели. Первое полуотворенное окно было изнутри заперто на крючок. Через широкую щель Цедро заглянул внутрь.

Он хорошо знал этот зал. На ковре около шкафа лежали убитые. Старики… Вот его «собственный» монах. Седая грива, сизый подбородок. Новая сутана! Черт возьми, новая сутана… Ни следа… Размозженные трупы старух около него.

Большая восковая свеча в углу комнаты. Около трупов два живых существа. Монах-францисканец, дряхлый как гриб, с лысым пожелтевшим черепом, голым как колено, повернувшись спиной к окну, стоял на коленях перед умершими и вполголоса бормотал молитвы.

Ближе к окну, в глубоком старом кресле с широкими подлокотниками спала doncella. Она, видно, заснула недавно. Голова ее бессильно откинулась на спинку кресла. Волосы рассыпались, распустились и клином, похожим на черный кипарис, опущенный верхушкой книзу, свесились с усталой головы. Ослабелые руки лежали на коленях. Можно было подумать, что и эта женщина не принадлежит уже к миру живых. Лишь дыхание прелестной груди под черной одеждой свидетельствовало о том, что она жива.

Кшиштоф просунул руку между створками окна и откинул крючок так тихо, что не произвел ни малейшего шума. Он распахнул обе створки.

Он увидел теперь его весь, этот зал, как призрак, рисовавшийся его воображенью, окинул взглядом всю картину. Он не мог бы сказать, как долго простоял он под окном, погрузившись в размышления. Ни малейший шорох не нарушал тишины. Изредка только потрескивал фитиль свечи… Старый монах, видно, задремал, склонив голову на руки, которыми он оперся об аналой.

Кшиштоф очнулся от глубокого восторженного созерцания. Душа его освободилась от стеснявших ее оков, от пут задумчивости. Взяв свой букет роз, он осторожно стал разбирать ветки со сцепившимися листьями и шипами. Он бросил спящей на колени первый цветок так удачно, что венчик упал как раз между сжатыми пальцами.

Потом он бросил вторую ветку, усыпанную нераспустившимися еще бутонами, третью, прелестно расцветшую, четвертую и пятую. Все до последней. Тогда он снова притворил окно. Сам же остался на месте.

Он не отводил глаз от лица спящей. Душа его тянулась к сомкнутым ресницам, к губам, к белым ланитам, к черному пламени распустившихся кос.

Резким холодом арагонской ночи обвеяло ему плечи и спину. От первых проблесков зари уже редела тьма Из мрака выступали угрюмые стены, темный колодец двора, черные окна и двери. Как жесток был теперь язык всей открывшейся ему картины! Эти страшные, безмолвные сени, эти страшные окна и двери вставали перед ним, словно отражение душевного ада, который он увидел вблизи.

Вдруг раздался громовый орудийный выстрел.

Словно многоголосое эхо, ответил ему ружейный залп. Цедро почувствовал такую боль, как будто все эти выстрелы пронзили его самого. Спящая подняла голову, широко раскрыла глаза.

Она окинула взглядом трупы.

С минуту, подняв плечи, прислушивалась она к выстрелам, бледная, дрожащая. Рука ее коснулась мокрых и колючих роз. Крик безграничного изумления готов был сорваться с ее уст.

Порывистым движением девушка склонила голову к цветам. Она впилась в них глазами и застыла, словно от пушечных выстрелов замерла и ее душа. От нового грома задрожали утлые окна. Глухо дрогнули стены, застонали сени и комнаты, коридоры и лестничные клетки…

Колыхнулись девические плечи.

Белые, лилейные руки тревожным и страстным движением собрали, обняли, схватили розы, все, без разбора, и прижали их к груди, сотрясавшейся от рыданий. Девушка встала, словно собралась куда-то идти. Но она не сделала ни шагу. Замерла.

С закрытыми глазами, с устами, полными жалобных слов, она все крепче и крепче прижимала к груди цветы. Острые шипы царапали ей белые пальцы, ранили мягкие ладони…

Кшиштоф на цыпочках побежал по балкону вокруг двора, спеша на свое место среди солдат.

В ночь с четырнадцатого на пятнадцатое августа генерал Вердье снял с Сарагосы осаду. Взять город приступом было невозможно.

Кшиштоф Цедро с шестого августа находился в Монте Торреро. Пятого августа он был ранен на улице Коссо осколком гранаты в бедро и не мог поэтому участвовать в дальнейших военных действиях. Цедро лежал в полевом госпитале вплоть до ухода французских войск вверх по реке Эбро в сторону Туделы. К концу недели своего отдыха он, впрочем, принимал уже участие в более легких подрывных работах при закладке мин.

Третий эскадрон польских улан вместе с импровизированной артиллерией Гупета вышел из Монте Торреро последним. Не доходя до реки Ксалон, французские войска задержались, выжидая, пока взорвутся мины. Цедро был еще изнурен болезнью. К этому времени в нем произошла какая-то особая перемена: он успокоился и окреп. Он как бы достиг зрелости, возмужал, стал неумолимым и непреклонным в своем безразличии. В этом умонастроении он безотчетно нашел выход из лабиринта нравственных тревог и волнений.

Наступила долгая тревожная минута, минута напряженного, безмолвного ожидания. Слышен был только шум реки Ксалон. Капитан подрывников, закладывавший мины и руководивший зажиганием запалов, вынул из кобуры пистолет, чтобы пустить себе пулю в лоб, если не произойдет взрыв. Цедро относился ко всему этому гораздо более безразлично, чем старики, народ бывалый, испытанные участники итальянских походов и юнцы с разбойничьим темпераментом. Такое спокойствие и тишина царили в его душе во Франции, во время больших переходов полка. Он ждал взрыва, как в театре ожидают вспышки бенгальского огня, который должен осветить эффектную группу актрис. Если он и испытывал какое-нибудь неприятное чувство, так это была лишь неуверенность в том, что взрыв действительно произойдет.

Но вот, к счастью капитана подрывников, глухо застонала и содрогнулась земля, и эхо арагонских гор повторило гул. Столбы огня, клубы дыма, фонтаны камней и тучи щебня поднялись высоко в небо. Люди кувыркались в воздухе, как птицы, подстреленные на лету.

Войска двинулись в поход по прежней дороге, через Алагон и Маллен к Туделе; в пути на них все время нападали крестьяне, организовавшие повстанческие отряды, которые назывались гверильясами. Регулярные войска Дон Хосе Палафокса и Мельси следовали за ними по пятам. Уланский полк расположился, наконец, лагерем в наскоро сколоченных деревянных бараках на самом берегу реки Эбро. Он был выдвинут ближе к неприятелю и не имел ни минуты отдыха. Лошади стояли в грязи и размокшей глине, у них воспалялась от этого кожа на внутреннем сгибе путовой кости и мякоть копыт. Водяные крысы не давали солдатам спать по ночам. А ночи были уже необычайно холодные. Начались осенние дожди. Любой поход являлся поэтому для солдат сущим избавлением.