Луи-Фердинанд Селин - Ригодон

Два года я не видел Нимье…

– Алло! Алло!..

Он не дает мне даже словечко вставить… у него столько проблем! К черту «Путешествие», Громыко, Триоле и все прочее!.. Он хочет поговорить со мной о своей машине, совершенно новой, такой чудесной! Вся в пластике… Куплена специально, чтобы приехать ко мне! Это средство вырваться из Времени, из пространства, уйти от людей… покупать себе – новые автомобили!.. Согласен, он забавляется… но я снова с вами встречаюсь… помните?… Я вас покинул ненадолго… там моя больная голова, кирпич, я уверен, вы помните!.. Мадемуазель Одиль Помаре?… А кстати, она мадемуазель или мадам?… О, внимание!.. Я спрошу у нее потом…

Вы должны понять, я вовсе не испытываю желания вас разжалобить… уже четыре книги посвящены моим несчастьям!.. Я мог бы немного подумать и о вас… а вы, случайно, не страдали?… По-другому!.. В тысячу раз хуже!.. Вы более деликатны, вот что! Вы не выказываете своих страданий ничем, ни единым вздохом! А мои грубые откровения… довольно!

Там, на этой платформе, куда они меня в итоге втянули… на эстраде, так сказать, под открытым небом, я мог бы горланить во всю глотку, никто бы не услышал… из-за скрежета осей и ерзания наваленных там предметов – динамо, прожекторов, брусьев, лопат… сожалею, что мне приходится повторяться… это уже добрый десяток раз, как мы едем неизвестно куда, через всю Германию… через равнины, которые напоминают степи, или через туннели, забитые печной сажей… и едем то ли к морю, то ли от моря? Забыл! Вы найдете меня скучным… набил оскомину этот словесный поток!.. Я мог бы что-то придумать, расцветить… как делают все… это походило бы на старофранцузский… Жуанвиль, Вильярдуен, им выпало сыграть прекрасную роль, они от нее не отказались, но наш захиревший французский так неукоснительно претенциозен и слащав, почти смертельно академичен, а обо мне бы отзывались еще более отвратительно, отрыжка «Плеяды», [51]и меня не продавали бы вообще… я хочу, я могу наплевать на это, и это конец… они все меня достаточно преследовали, обкрадывали, упрятывали, совершали плагиат, я уже стар, я вбиваю последний гвоздь, была не была!.. Привет!.. Галера! Галера! Легко сказать! Если я не гребу, то беру плеть, а как же!.. Разодранный до красного, до фиолетового, до белого… эта чертова галера то и дело зачерпывает воду, но не течет…

Мое воодушевление увлекает меня… э!.. О!.. Вот бы встретить эту мадемуазель!.. Я бы слушал ее одним ухом, о, только одним!.. Другое не слышит… мадемуазель Одиль Помаре… я не мог больше пошевелиться… редко я лежу вот так, на спине… без сил… не в моем духе… но тогда действительно была причина… не могу сказать, что был в обмороке, но совсем одурманенный, неподвижный… наш поезд, то есть эта платформа… я вопрошал себя… может быть, если я открою глаза, увижу, где мы находимся… напрасно я прилагал усилия, эти усилия причиняли мне боль, глаза оставались закрытыми, веки были свинцовые… я их трогаю… огромные!.. Отек, не только веки, но и губы, и уши… синяки и кровоподтеки! Наконец-то я слушаю эту мадемуазель… я знаю… я лежу на брезенте, в складке брезента, между Одиль и Фелипе-итальянцем, Лили, Бебер в своей сумке… напротив прожектора, огромного…

Мадемуазель Одиль?… Я не уверен, она, возможно, мадам? Тем хуже!.. Она agrégé [52]немецкого? Тоже не уверен!.. Преподавательница французского в Бреслау? Хм… хм… наконец она рассказывает что-то интересное… и как же все грустно!.. Они ей, вроде бы, приказали убираться, ибо русские на пороге, и это было ужасно!.. Хорошо! Правдоподобно!.. Но это не все! «Заберите с собой сорок два ребенка… не уезжайте без них!» От этих сорока двух сколько у нее оставалось? Двенадцать?… Тринадцать?… Она полагала… она больше не знала… эта мадемуазель сильно кашляет… и сплевывает… я не смотрю на нее, я не могу, мне достаточно ее слушать… по правде говоря, она докучает мне своими историями о Бреслау, ее щенки-кретины и пр. Я не очень страдаю от головной боли? Черт возьми! А что с моим локомотивом?… Там, наверху? Он больше не интересует меня?… Ну конечно, он постоянно летит в облаках… я сказал бы, от одного облака к другому… и всегда брюхом кверху, и… пых! пых! Он пыхтит… представьте эту мадемуазель Одиль из Экс эн Прованс – Бреслау в пути со своими ублюдками и кретинами… сколько их было, я сказал? Четырнадцать или шестнадцать!.. В специально зарезервированном вагоне… а что она сделала с остальными малышами? Они умерли от кори?… Она так думает, ей сказал как-то вскользь в Хемнице врач Красного Креста… от кори или от чего-то еще! От Бреслау до Оддорта тянется цепочка… есть чем потешиться! Поразмышляем… все было бы кончено, хорошо, если бы они прибыли вовремя, тогда все бы сгорели вместе с Одиль! Она не отдавала себе отчета, что это пламя радости!.. И вместе со своим туберкулезом! Только министерство в Берлине не сгорело, а в тысячах городов одно и то же. Запад! Восток! Север!.. Не слушайте пропаганду западную, восточную, северную, все эти дьявольски пристрастные, лживые идиоты, временщики-алкоголики, которые распинаются, что все идет наилучшим образом, когда на самом деле это означает, нарыв созрел и вот-вот прорвется, кровоизлияние… когда мы завтра окажемся в окружении ракет, прилетевших с Востока, Запада или Севера, вы побежите сообщать мне новости… кто там коммунист, кто нет?… Анти?… Вы все будете превращены в месиво, вот и все! И вместо Бога – Великая Блудница, исполненная похоти и силы! При всех достижениях человечества, при его огромном экуменическом и термоядерном прогрессе, весь мир – на арене, и ни одного зрителя на трибунах!.. Цезарь, что восседал паханом в своей царской ложе, не убежит от нейтрона точно так же, как и другие!.. Не остаться ему в стороне, нет! И ни процессий, ни ликторов, ни весталок!.. В четверть секунды! Там-та-рарам! Летите! Все!

Издеваюсь ли я?… Это был бы напрасный труд! Наоборот, я слушаю, очень внимательно… пуф! Пуф!.. Мой локомотив наверху… в облаках… и эта мадемуазель Помаре, прижавшись… а я не могу переменить позы, зажатый между огромным прожектором и еще бог весть чем… я чувствую, что если шевельнусь, мне станет еще хуже… особенно ухо… прошу прощения, я не взываю к вашей жалости!.. Я просто обращаю ваше внимание… кирпич!.. Он травмировал меня тяжко!.. Я бы пошевелился, хоть немного… скатился бы вниз!.. На щебенку!.. Под откос насыпи!.. Я слушаю… она оставила малышей там… на вокзале… на другом… еще на фермах… эти воздушные тревоги… Мадемуазель Одиль рассказывает… они трижды меняли поезда… а сколько теперь у нее осталось детей?… Дюжина, считает она… больные?… Конечно!.. Вдобавок к их обычному естественному состоянию – слюнявая микроцефалия с икотой… ну, а что самое неотложное?… Корь, полагает она, так ей сказали… я хотел бы увидеть этих детей… но это неудобно!.. Они разбросаны тут и там, по всему поезду, под брезентом… на одной платформе, на другой… откуда они родом?… На каком языке разговаривают?… О, ни на каком!.. Бормочут невесть что… все малыши от четырех до десяти лет… примерно… однако же она, мадемуазель Одиль, знает языки, германские и русский, и даже диалекты… эти малыши вовсе ничего не понимают, она все перепробовала… эти дети, в большинстве своем, с монгольской внешностью, должно быть, из приютов… спешно эвакуированы!.. О, ее даже не предупредили! Всучили ей всю группу, когда поезд уже отправлялся, с двумя ящиками молочного порошка… и – вперед!.. «Вас встретят в Оддорте! Вас ждут! Счастливого пути!» Оддорт… я не собирался ее просвещать!.. Фейерверк!.. Нет!.. Я слишком устал!.. Но эта Одиль, прижавшись ко мне, кашляла все сильней и сильней… Лили шепчет мне… Одиль харкает кровью… это ничего не меняет… и все же вызывает смех!.. Не могу сдержаться… имею право! Я тоже харкаю кровью, черт подери! Имею право, после кирпича!.. Кровь у меня и во рту, и в ухе!.. Одиль прерывает мой смех…