Альфонс Доде - Фромон младший и Рислер старший

Но на этот раз прав оказался г-н Шеб.

После нескольких лет близости и совместных игр, когда Сидони уже привыкла к роскоши и усвоила хорошие манеры богатых детей, дружба внезапно оборвалась.

Кузен Жорж, опекуном которого был Фромон, уже давно поступил в лицей. Клер отвезли в монастырский пансион, снарядив ее, как маленькую королеву. В это же время и у Шебов возник вопрос о том, чтобы отдать Сидонн в ученье. Дети расстались, обменявшись обещанием вечно любить друг друга и видеться два раза в месяц, по воскресеньям, в дни отпуска домой.

И действительно, Сидони приходила иногда поиграть со своими друзьями, но, по мере того как становилась старше, она все лучше понимала разделявшее их расстояние и находила уже свои платья слишком простенькими для гостиной г-жи Фромон.

Когда они бывали только втроем, детская дружба, вносившая равенство в их отношения, устраняла всякую натянутость, но иногда по воскресеньям к юным Фромонам приходили подруги Клер по пансиону и среди них высокая, всегда нарядно одетая девочка, являвшаяся в сопровождении горничной.

Достаточно было Сидони увидеть, как эта разряженная надменная гостья поднимается на крыльцо, и у нее появлялось желание немедленно уйти. Девочка постоянно смущала ее щекотливыми вопросами… Где она живет? Чем занимаются ее — родители? Есть ли у них свой выезд?..

Слушая их разговоры о монастырском пансионе, о подругах, Сидони чувствовала, что все они живут в особом мире, за тысячу миль от нее, и ее охватывала смертельная тоска, особенно когда по возвращении домой Мать заводила разговор о том, что ей следовало бы поступить ученицей к некой мадемуазель Ле Мир, знакомой Делобелей, владелице магазина искусственного жемчуга на улице Руа-Дорэ.

Рислер тоже был за то, чтобы отдать девочку в ученье. «Пусть она выучится какому-нибудь ремеслу, — говорил добряк, — а потом уж я приобрету для нее магазин…»

Как раз эта самая девица Ле Мир собиралась через несколько лет прекратить свое дело. Случай был подходящий.

И вот в одно печальное ноябрьское утро отец отвел девочку на улицу Руа-Дорэ, на четвертый этаж старого дома, еще более старого, еще более мрачного, чем их дом.

Внизу, при входе, висело множество дощечек с надписью золотыми буквами; «Фабрика несессеров», «Цепочки из накладного серебра», «Детские игрушки», «Точные измерительные приборы из стекла», «Букеты для невест и подружек», «Производство полевых цветов», а повыше, над ними, в маленькой запыленной витрине, окруженное ожерельями из пожелтевшего жемчуга, стеклянным виноградом и такими же вишнями, красовалось претенциозное имя Анжелины Ле Мир.

Ужасный дом!

Здесь не было даже просторной площадки, как у Шебов, мрачной от старости, но оживляемой окном и чудесным видом на фабрику. Узкая лестница, узкая дверь, ряд маленьких холодных комнат с плиточным полом, и в самой последней из них — старая дева с буклями, в черных нитяных митенках, погруженная в чтение засаленного номера «Журнала для всех» и, по-видимому, очень недовольная тем, что ей помешали.

Мадемуазель Ле Мир приняла отца и дочь сидя. Она долго говорила о своем утраченном положении в обществе, о своем отце, старом дворянине из Руэрга, — просто неслыханно, сколько старинных дворян произвел этот Руэрг! — о вероломном управляющем, похитившем все их состояние. Она сразу завоевала симпатию Шеба, питавшего непреодолимое влечение к людям, оторвавшимся от своей среды. Он ушел очарованный, пообещав дочери зайти за нею в семь часов вечера, как это было условлено.

Ученицу сразу же отвели в мастерскую. Там еще никого не было. Мадемуазель Ле Мир, усадив девочку перед большим ящиком, наполненным жемчужинами, иголками и крючочками вперемешку с дешевыми романами, сказала, что она должна будет сортировать жемчуг и нанизывать его на одинаковой длины нитки; эти нитки потом связывают вместе и продают мелким торговцам. Более подробные сведения она получит от мастериц: они скоро придут и точно укажут, что ей надо будет делать. Что касается мадемуазель Ле Мир, то она ни во что не вмешивалась и следила за своим предприятием издали, из глубины темной комнаты, где проводила все свое время за чтением романов.

В девять часов пришли мастерицы, пять взрослых девушек, бледных, увядших, плохо одетых, но хорошо причесанных, с претензией, присущей бедным работницам, разгуливающим по улицам Парижа с непокрытой головой.

Некоторые из этих девушек зевали, терли глаза, говорили, что им до смерти хочется спать. Кто знает, как провели они ночь?..

Наконец все они уселись за длинный стол, где у каждой был свой ящик и свои инструменты, и принялись за работу. Мастерская получила заказ на траурные украшения, и надо было торопиться. Сидони, которой старшая тоном невыразимого превосходства разъяснила ее обязанности, начала меланхолически перебирать груды черного бисера, бус в виде черной смородины и колосьев из крепа.

Остальные не обращали внимания на девочку и работали, не переставая болтать. Говорили о том, что в Сен — Жерве сегодня пышная свадьба.

— А не пойти ли нам посмотреть? — предложила толстая рыжая девушка, которую звали Мальвиной. — Свадьба будет в полдень… Мы успеем сбегать и вовремя вернуться.

И как только наступил перерыв, вся компания вихрем умчалась из мастерской.

Сидони принесла с собой завтрак в маленькой корзиночке, как школьница; с тяжелым сердцем пристроилась она на уголке стола и первый раз в жизни поела одна… Боже! Какой жалкой и печальной показалась ей жизнь, и как страшно отомстит она впоследствии за все свои горести!..

В час дня мастерицы вернулись, шумные, возбужденные.

— Вы обратили внимание? Платье из белого грогрена!.. А фата из английских кружев!.. Вот счастливица!

И девушки снова начали высказывать замечания, которыми шепотом обменивались в церкви во время церемонии. Разговор о богатой свадьбе и красивых нарядах продолжался весь день, но это нисколько не мешало работе, скорее напротив.

Мелкие парижские предприятия, занятые производством всевозможных деталей туалета, заставляют работниц следить за модой, постоянно думать о роскоши и изяществе. Для бедных девушек, работавших на четвертом этаже у г-жи Ле Мир, не существовало ни черных стен, ни узкой улицы. Они мечтали о чем-то ином и постоянно спрашивали одна другую:

— Послушай, Мальвина, что бы ты сделала, если б была богата?.. Я бы непременно поселилась на Елисейских Полях…

И перед ними на миг восхитительным освежающим видением возникала круглая площадь с высокими деревьями и нарядными, медленно объезжавшими ее экипажами.

Сидя в сторонке, юная Шеб молча слушала эти разговоры, тщательно нанизывая черные гроздья винограда с ловкостью и вкусом, приобретенными ею в общении с Дезире. И когда вечером г-н Шеб пришел за дочерью, о ней отозвались с большой похвалой.