Марк Твен - Том 9. По экватору. Таинственный незнакомец

Эд опешил, он просто оцепенел от изумления. Что бы это значило? Неужели Фэрчайлд сошел с ума? Медленно, в раздумье, он пошел дальше; обогнув кипу тюков, он вдруг наткнулся на двух своих приятелей — те беспечно смеялись, видимо над чем-то забавным; они услышали шаги и увидели Эда в то самое мгновение, когда он их обнаружил, — смех резко оборвался. Эд не успел и рта раскрыть, как они бросились прочь и, прыгая через бочки и тюки, умчались, словно дичь от охотника! Эд вновь оцепенел. Что они тут, все рехнулись? Чем объяснить такое нелепое поведение? Погруженный в размышления, он подошел к дебаркадеру, шагнул на трап — кругом тишина и покой. Он пересек палубу, повернул за угол и пошел вдоль борта, как вдруг услышал лихорадочное: «О господи!» — и увидел, как человек в белом полотняном костюме плюхнулся в воду.

Потом он вынырнул на поверхность и, фыркая и задыхаясь, крикнул:

— Уходи отсюда! Не трогай меня. Это не я, клянусь это не и сделал,

— Чего ты не сделал?

— Не я дал тебе...

— Меня не интересует, чего ты мне не дал. Почему вы все от меня бегаете? Что я сделал?

— Ты? Ты ничего не сделал. Но...

— Так отчего же вы злитесь на меня? За что так со мной обращаетесь?

— Я... мы... А ты разве не злишься на пас?

— Конечно нет. С чего это пришло тебе в голову?

— Честное слово, не злишься?

— Честное слово.

— Поклянись!

— Разрази меня бог, если я знаю, о чем ты говоришь! Но все равно — клянусь!

— И ты пожмешь мне руку?

— Видит бог, с какой радостью! Да я просто мечтаю пожать руку хоть кому-нибудь из вас!

Пловец пробормотал: «Черт возьми! Он смекнул, в чем дело, и не отдал письма. И очень хорошо, уж я-то об этом не заговорю».

Весь мокрый, рассыпая вокруг себя брызги, он влез на дебаркадер, чтобы пожать Эду руку. Потом опасливо, один за другим, стали показываться и прочие заговорщики, вооруженные до зубов. Видя, что обстановка мирная, они отважились подойти поближе и тоже стали радостно пожимать ему руку.

На нетерпеливый вопрос Эда, почему они так странно себя вели, друзья уклончиво отвечали, что хотели пошутить, — взглянуть, мол, как он поступит. С наскоку ничего лучшего и не сообразить. И каждый думал: «Он так и не отдал письма, — на этот раз он подшутил над нами; но правды он не узнает — не такие уж мы дураки, чтобы ему сказать».

Конечно, всем не терпелось услышать подробности о его поездке, и Эд сказал:

— Соберемся все на дебаркадере и закажем вина — я угощаю. Потом я расскажу вам все подробно. А вечером я опять угощаю — будут устрицы, вот уж повеселимся!

Когда принесли кино и все закурили сигары, Эд сказал:

— Так вот, когда я передал письмо мистеру Вандербильту...

— Боже праведный!

— Фу, как вы меня испугали. В чем дело?

— Ты... мы... ничего. Ничего особенного... у меня гвоздь в стуле, — ответил один.

— Но вы все вскрикнули. Ну, ладно! Так вот, когда я передал письмо...

— Ты и впрямь его передал? — И они взглянули друг на друга, словно не веря своим ушам.

Наконец все успокоились. Эд повел рассказ, а приятели, удивляясь все больше и больше, слушали затаив дыхание, не проронив ни словечка. Два часа они просидел и как зачарованные, упиваясь этой неправдоподобной романтикой. Наконец Эд кончил рассказ и сказал:

— Вам, только вам, мальчики, обязан я всем этим! И я никогда не отплачу вам неблагодарностью, мои друзья, самые лучшие на свете. Вы все получите должности, вы мне нужны все до единого. Я вас знаю, «я вашу карту насквозь вижу», как говорят картежники. Вы шутники, любите позабавиться, но люди вы падежные, чистое золото, высшей пробы. А ты, Чарли Фэрчайлд, будешь первым моим помощником, правой рукой, потому что у тебя редкие способности и потому, что ты раздобыл мне письмо, и чтобы порадовать твоего отца, который его написал, и мистера Вандербильта, ибо он сказал, что это его порадует. Так выпьем же за здоровье этого великого человека! Ура!

Да, когда наступает Момент, подходящий человек тут как тут, даже если он находился за тысячи миль и обнаружили его только при помощи злой шутки.

Если нас не уважают, мы жестоко оскорблены; а ведь в глубине души никто по настоящему себя не уважает.

Новый календарь Простофили Вильсона

В истории любой страны наибольший интерес вызывают судьбы людей. Летопись Тасмании, под сенью которой мы плыли, примечательна судьбами трагическими. В былые времена Тасмания была местом ссылки каторжников; об этом написано в рассказе о Миротворце, там же упоминается о тщетных попытках отчаявшихся каторжников, бежавших из Порта Макуори и «Ворот в Ад», обрести наконец свободу. В те годы Тасманию населяло огромное число каторжников, мужчин и женщин всех возрастов, и жизнь они вели тяжкую и горестную. Была там и колония для малолетних преступников — детей, лишенных родителей и друзей и загнанных сюда, на край света, чтобы они искупили свои «преступления».

Наконец наш пароход вошел в устье Деруэнта, у которого лежит главный город Тасмании — Хобарт. Берега Деруэнта изобилуют интересными пейзажами. Историк Лори в своей только что вышедшей книге «Рассказ об Австралазии» описывает их пылко и вполне правдиво. «Дивная живописность каждого открывающегося взору уголка, в сочетании с прозрачностью глубин океана и чистым целительным воздухом, наверное привела в восторг и глубоко взволновала первооткрывателей. Если зажатые скалами берега — хмурые, угрюмые, неприступные — и казались неприветливыми, то ведь их то здесь, то там прорезали соблазнительные бухточки, устланные золотым песком, одетые вечнозеленым кустарником, украшенные всеми видами местной акации, дуба, диких цветов, папоротника - от нежного, изящного «девичьего волоса» до пальмовидного «старца»; а величественный эвкалипт, гладкий и стройный, словно мачта «какого-нибудь высокого флагманского корабля», пронзает прозрачный воздух на высоту в двести тридцать футов, а то и больше».

Так оно и есть. «Как, наверное, приятно был поражен первый моряк, плывший вдоль побережья Тасманского полуострова, когда перед ним неожиданно возник Кейп-Пиллар со своими чернополосыми базальтовыми колоннами высотою в девятьсот футов, с головами гидры, окутанными шаловливым облаком, и подножьем, которое, изрыгая фонтаны бушующей пены, хлестали ревнивые волны».

Описано не плохо, только я никак не думал, что эти коряги в девятьсот футов высотою. И все же картина прелестная. Они храбро стоят совершенно одни, являя зрелище чарующе-причудливое. Однако я не заметил ничего такого, что напоминало бы головы гидры. Деревья походили на ряд высоких горбылей с заостренными верхушками, вроде ножа для мяса; не подозревая об огромной высоте этих колонн, первый путешественник скорее принял бы их за ряд ветхих, подгнивших свай, которые осели и покосились.