Шмуэль-Йосеф Агнон - Простая история

Можно знать что-то, не отдавая себе в этом отчета. Или знать понаслышке и желать узнать более подробно. Или узнать, не вполне понимая значение узнаваемого! Можно представить себе благодарность человека, когда приходит кто-то и расставляет все на свои места, восполняя пробелы в его образовании. Предстаньте себе, например, что когда-то слышали историю о группе еврейских беженцев из Румынии, которая прибыла в Станислав еще до вашего рождения, а глава общины отказался пустить их, боясь, как бы они не стали бременем для местных евреев. Пришельцам пришлось расположиться бивуаком перед городскими воротами со своими женами и детьми и сидеть там до тех пор, пока их плач не достигнет небес. Представьте себе их бедственное положение! Возможно, вы всегда сожалели о том, что в свое время не поинтересовались их дальнейшей судьбой и в повседневной суете забыли эту историю. Или, наоборот, не в состоянии были ее забыть, и вдруг вам рассказывают все, что вы хотели знать, хотя это случилось очень давно и теперь уже ничем нельзя помочь тем бедным людям, которые либо погибли от голода и холода, либо отправились бродяжничать по дорогам, и слишком поздно требовать реституции у жестокосердного главы общины. Разве рассказ Гиршла показался бы вам менее интересным, чем исторический роман? И даже если подобный случай — а таких случаев было много в истории еврейства — не вызывал особого интереса у Мины, не задумывавшейся над судьбой этих несчастных, во всяком случае не больше, чем о других мировых проблемах, самый факт, что Гиршл рассказал об этом, заставил ее посмотреть на него с удивлением и интересом. «Как любопытно, — думала она, — а ведь я бывала в доме этого жестокого человека, в гостях у его внучек, и совсем не находила его жестоким. Однажды он даже ласково потрепал меня по голове. И разве то, что у него щеки отливают синевой и он всегда выглядит небритым, свидетельствует о его жестокости?»

Гиршл продолжал говорить, когда в комнату с веселой улыбкой вошла Цирл. Он сразу же замолчал и почувствовал раздражение. Только что он видел в Мине не барышню, которую навязывали ему родители, а просто девушку, с которой он интересно проводил время. И надо же было войти матери! Он пожал руку Мины, будто она была его единственной поддержкой в мире. Через минуту вошла служанка и сообщила, что ужин подан.

— Как, и вы здесь? — с удивлением обратился Йона Тойбер к Гиршлу.

— Похоже, что так, — откликнулся Гиршл.

Борух-Меир потер руки от удовольствия. Подобный ответ не пришел бы в голову даже приговоренному к повешению, которому задал такой же вопрос палач. Борух-Меир пребывал в слишком хорошем настроении, чтобы заметить, что сравнение Гиршла с приговоренным к смерти — дурное предзнаменование.

Тойбер прикрыл глаза, как будто ему снилось что-то приятное.

Гости совершили омовение рук и сели за стол.

На столе красовались витые халы и три сорта спиртного: обычная водка, перцовка и наливка для дам. На закуску были поданы маринованные грибы. Все выпили за здоровье друг друга и преломили хлеб.

Цирл и Борух-Меир не привыкли есть грибы зимой и съели их столько, что хозяйка испугалась, как бы гости не отказались есть остальные блюда. Получилось бы, что она зря трудилась, а ведь гвоздем ужина были жаркое и цесарка. Эта птица, которую евреи в той местности опасались есть из-за ее странных размеров и формы, несла яйца с одним тупым концом и другим остреньким, как предписывается Законом. Ведущие раввины Галиции, обнаружив в ней все три признака куриного племени — гребешок, шпоры и второй желудок, — провозгласили ее кошерной. К тому же употребление ее в пищу было санкционировано традицией, после того как было подмечено, что она спаривается с обычными петухами и откладывает яйца, из которых выходят обыкновенные цыплята. Заслуживающие доверия очевидцы рассказывали, что евреи в Святой земле едят цесарок с большим удовольствием. Тем не менее в Шибуше цесарок не продавали, и раздобыть их можно было только у богатых помещиков. Вот почему Берте так хотелось, чтобы Гурвицы оставили место для этой птицы в своих желудках.

— Посмотрите на меня, — попросила Цирл. — Летом, когда в лесу полно грибов, я на них и смотреть не хочу, а сейчас не могу оторваться от ваших грибочков.

— На здоровье, сватья, на здоровье, — говорила Берта. — Ешьте, сколько вашей душе угодно! У меня в кладовке стоит еще несколько банок.

— У меня есть двоюродный брат, — сообщил Борух-Меир, — который так боится отравиться, что никогда не ест грибов в тот день, когда их готовят. Он всегда выжидает, чтобы посмотреть, не умрет ли кто-нибудь из членов семьи, отведавших грибы накануне.

— Так ты думаешь, что я по этой причине не ем грибов летом? — спросила Цирл.

— Нет, я полагаю, все дело в том, что зимой грибы кажутся намного вкуснее.

Пока они так беседовали, вошла служанка с фарфоровой гусятницей. Берта сняла крышку и разлила соус по тарелкам. Обнажилась цесарка с сердито раскрытым клювом, как будто возмущенная тем, что у нее отняли еду. Над гусятницей поднимался горячий вкусный пар.

Гиршл второй раз за эту неделю ел в гостях. В первый раз, у Гильденхорнов, он как-то не задумался над этим. А сейчас ему показалось странным, что люди едут так далеко, в чужой дом, просто для того, чтобы поесть.

Гедалье Цимлиху доставляло удовольствие, что гости нахваливают кушанья. Он и сам ел с аппетитом, но с каждым проглатываемым куском у него возрастало беспокойство, останется ли хоть что-то на завтра.

— Вы, горожане, — сказала Берта, — привыкли к более изысканной еде. Но раз уж вы сюда приехали, надеюсь, вы не жалеете об этом.

Не то чтобы она на самом деле думала, что могла не угодить гостям, — она действительно радовалась тому, что Гурвицы приехали в Маликровик.

Цирл от всякого блюда отведывала дважды. Поездка по свежему воздуху и хорошее настроение способствовали росту аппетита. Даже самые обыкновенные блюда из тех, что стояли на столе, казались ей вкуснее, чем дома, и она то и дело просила хозяйку дать ей рецепт. Берта чувствовала, что Цирл нравится ей все больше и больше.

Йона Тойбер, скрытый супницами и салатницами, много ел. С тех пор как заболела его жена, он ел очень мало, боясь объесть детей, и сейчас он вознаграждал себя за вынужденный пост. В продолжение всего обеда он сидел с полуприкрытыми глазами, как бы размышляя о чем-то самом сокровенном.

Ужинали не спеша. Никто никуда не торопился, все просили добавки. Наконец последняя вилка была положена на тарелку и последний из сидящих за столом вытер губы салфеткой.

Борух-Меир поглаживал бороду, завивая ее внутрь. После такого вкусного и обильного обеда, думал он, приличия требуют завести приятную беседу. Заметив, что Гиршл почти ничего не ел, он сказал: