Эрнст Юнгер - На мраморных утесах

В этой суматохе мне становилось жарко, и я почувствовал, что на меня перешло возбуждение. Тут внезапно, как уже часто бывало в подобных ситуациях, встал передо мной образ моего старого оружейного мастера ван Керкхофена. Он, невысокий фламандец с рыжей бородой, который натаскивал меня в пешей службе, часто повторял, что один прицельный выстрел стоит больше десятка других, впопыхах выпущенных из ствола. Он также внушил мне, что в те моменты сражения, когда распространяется ужас, нужно указательный палец держать вытянутым и спокойно втягивать воздух — ибо сильнейшим оказывается тот, кто хорошо дышит.

Этот Керкхофен, стало быть, встал передо мной как живой, ибо любое правильное обучение — дело духовное, а портреты хороших наставников помогают нам в бедствии. И как когда-то на севере перед мишенью в тире, я остановился, чтобы медленно продышаться, и почувствовал, как тотчас же взгляд у меня стал яснее, а грудь свободнее.

Неудобным в первую очередь, когда исход стычки склонялся не в нашу пользу, было то, что густой дым всё больше заслонял от нас поле обстрела. Тогда бойцы изолировались, и предметы погружались в неизвестность. Из всё более короткой дистанции напирали рыжие доги. Так я уже не один раз видел, как Шифон Руж кружит около моего места, но умное чудовище, как только я вскидывал ружьё, находило укрытие. Едва меня обуяла жажда охоты, и острое желание уложить любимого дога Старшего лесничего соблазнило меня прыгнуть за ним, как я опять увидел его исчезающим в дыму, который словно широкий ручей тёк мимо меня.

В густом чаду мне время от времени снова казалось, что я вижу проскальзывающее как тень чудовище, но всегда лишь мельком, чтобы прицельно выстрелить. И в завихрениях меня дурачили миражи, так что в конце концов я остановился, вслушиваясь в неизвестность. Тут я услыхал треск, и у меня мелькнула мысль, что бестия могла обогнуть меня, чтобы напасть сзади. Дабы поостеречься, я опустился на колено и взял ружьё на изготовку, а для прикрытия с тыла выбрал терновый куст.

Как часто в подобных ситуациях наш глаз привлекают всякие мелочи, так и там, где я встал на колено, среди мёртвой листвы я увидел цветущее растеньице и узнал в нём Красную лесную птичку. Стало быть, я находился на том самом месте, куда мы с братом Ото давеча добрались, и, следовательно, в непосредственной близости от вершины холма у Кёппельсблеека. И мне действительно удалось в несколько шагов достичь невысокого купола, точно остров поднимающегося из дыма.

С гребня его я увидел раскорчёванный участок у Кёппельсблеека, светящийся в матовом сиянии, но одновременно моё внимание привлекла к себе огненная точка вдали, в глубине лесов. Там я увидел крошечный, будто сработанный из красной филиграни замок с зубцами и круглыми башнями, он был объят пламенем; и я вспомнил, что на карте Фортунио это место было обозначено как «Южная резиденция». Пожар дал мне понять, что атака князя и Бракмара, должно быть, достигла самых ступеней дворца; и как всегда, когда мы видим последствие смелых деяний, в моей груди поднялось чувство радости. Но в то же время мне вдруг вспомнился торжествующий хохот Старшего лесничего, и мой взор спешно обратился на Кёппельсблеек. Там я увидел вещи, гнусность которых заставила меня побледнеть.

Костры, освещавшие Кёппельсблеек, ещё тлели, но уже словно серебристой накидкой покрылись слоем белого пепла. Их мерцание падало на живодёрскую хижину, стоящую с воротами нараспашку, и красным светом окрашивало череп, поблескивающий на фронтоне. По следам, оставленным как вокруг кострищ, так и на внутренней части мерзкой пещеры и которые я не хочу описывать, можно было догадаться, что лемуры справляли здесь один из своих жутких праздников, его отблеск ещё лежал на местности. Мы, люди, затаив дыхание и точно сквозь щель, взираем на подобную дикость.

И должно было так случиться, что среди всех старых и давно уже лишившихся плоти голов, глаза мои обнаружили также две новые, насаженные на высокий шест, — головы князя и Бракмара. С этих железных кольев, на которых выгибались крюки, они смотрели на пылающие угли костров, заметаемые белым пеплом. Волосы молодого князя теперь поседели, но черты его показались мне ещё благороднее, в них отражалась та высшая, утончённая красота, которую накладывает только страдание.

При виде этого я почувствовал, как к моим глазам подступают слёзы — но те слёзы, в которых вместе со скорбью нас охватывает подлинное воодушевление. На этих бледных масках, с которых лоскутами свисала ободранная кожа и которые с высоты мученического столба взирали вниз на костры, играла тень некой улыбки высшей сладости и веселья, и я догадался, как с высокого человека в этот день шаг за шагом спадала слабость — как с короля, переодетого нищим, спадают лохмотья. Тут меня до глубины сердца пронизал озноб, ибо я понял, что этот человек оказался достойным своих древних предков и победителей чудовищ; он убил в своей груди дракона страха. Здесь мне с несомненностью предстало то, в чём я часто сомневался: среди нас встречаются ещё благородные люди, в чьих сердцах живо и подтверждается знание великого порядка. И как высокий пример заставляет нас ему следовать, я перед этой головой поклялся себе, что в будущем, как бы оно ни сложилось, лучше одиноко пасть со свободными, чем подниматься к триумфу с холопами.

Черты Бракмара, напротив, выглядели совершенно неизменившимися. Он насмешливо, с едва заметным отвращением глядел со своей жерди на Кёппельсблеек, он сохранял выражение вынужденного спокойствия человека, который испытывает сильную судорогу, однако сохраняет лицо. Я бы едва удивился, увидев на этом лице монокль, который он носил при жизни. Волосы тоже ещё были чёрными и блестящими, и я догадался, что он вовремя успел проглотить пилюлю, имевшуюся при себе у каждого мавританца. Это такая капсула из цветного стекла, которую носят преимущественно в перстне и в моменты угрозы отправляют в рот. Тогда достаточно одного укуса, чтобы измельчить капсулу, в которой содержится быстродействующий яд. Это процедура, которая на языке мавританцев называется «обращением в третью инстанцию» — то есть к третьему уровню власти — она относится к представлению, какое в этом ордене имеют о достоинстве человека. Угрозой достоинству считается подчинение низшей власти; и ожидается, что каждый мавританец в любой час снаряжён для апелляции к смерти. Таким образом, это стало последним приключением Бракмара.

Я смотрел на картину в оцепенении и не помню, как долго перед ней простоял — словно оказался вне времени. Одновременно я впал в некий сон наяву, в котором позабыл близость опасности. В таком состоянии мы, точно в сновидении, проходим через угрозу — хотя без осторожности, но близко к духу вещей. Блуждая во сне, я ступил на раскорчёванный участок Кёппельсблеека, и, словно пьяному, вещи казались мне отчётливыми, но не вне меня. Они были мне хорошо знакомы, как в стране детства, и бледные черепа на старых деревьях вокруг вопросительно смотрели на меня. Я слышал поющие на прогалине выстрелы — как тяжёлое жужжание коротких стрел арбалета, так и резкие уханья нарезных ружей. Пули пролетали так близко ко мне, что на висках поднимались волосы, но я воспринимал их только как глубокую мелодию, которая сопровождала меня и придавала моим шагам ритм.