Блез Сандрар - Золото

Довольно точное, хотя и очень поверхностное изложение сюжета романа Сандрара. С другой стороны — биография удачливого авантюриста, пионера новых земель (а таковых было немало), которому не повезло под конец жизни, и он удалился в религиозную общину, чтобы закончить дни в сельском спокойствии.

Возьмись за такой материал на три четверти века пораньше Джеймс Фенимор Купер, он сделал бы из него захватывающий приключенческий роман. А вот Сандрар написал роман-трагедию. Почему?

Мы, возможно, удивим читателя, если скажем вслед за швейцарскими комментаторами, что Сандрар допустил много исторических вольностей. Например, жена Сутера Анна вовсе не умерла у дверей его Эрмитажа, а благополучно добралась до мужа и пережила его на пятнадцать лет. Душераздирающая сцена погрома всего имения остервенелой толпой линчевателей тоже, судя по всему, допущение романиста: по свидетельствам, владения Сутера поджег ночью озлобленный бродяга — скорее всего, потерявший работу алкоголик. Тут, возможно, кроется и разгадка человека на портрете: имущество Сутера сгорело не в 1855 году, как у Сандрара, а летом 1865-го, так что позировать Сутер вполне мог, еще чувствуя себя преуспевающим дельцом. Да и смерть Сутера вовсе не была такой символической, как в романе, где Сандрар заставил его умирать у подножия Конгресса Соединенных Штатов. А похоронен он был в Литице, в той самой общине герренгутгеров, согласно его воле, исполненной женой (!), — то есть в конце жизни он тоже был не таким уж безнадежно одиноким, безумным, утратившим всякую связь с реальностью стариком, каким его изобразил Сандрар.

«Капитализм в молодые года был ничего, деловой парнишка, — писал современник Блеза Сандрара, русский поэт Маяковский, — первый работал — не боялся тогда, что у него от работ засалится манишка». И судьба, и личность сандраровского героя полностью вписываются в эту афористичную строчку. Но также абсолютно выбиваются из следующей: «Трико феодальное ему ( капитализму ) тесно!»

Эпоха освоения Дикого Запада, «золотой лихорадки» и присоединения Калифорнии к Северо-Американским Штатам — время, когда крупная феодальная собственность на глазах дробилась на частную и единичную, разделение труда стремительно прогрессировало, над латифундистами впервые сгустились тучи, а города новых американских штатов вырастали как средоточие самоуправления (а по первости, как видим в романе, — и самоуправства) мелких собственников. Эпоха стремительных перемен. Именно этот болевой сустав связи времен и «схватил» в «Золоте» Блез Сандрар.

Известно — чтобы создать эпос, надо отойти от событий во времени, суметь взглянуть на них из иной исторической перспективы. Уже были в американской литературе Купер и Джек Лондон, прославившие героический авантюризм пионеров нового континента. Подходило время Норриса и Драйзера, проанализировавших взлет ловких деляг в обществе уже устоявшейся частной собственности. Парадоксально, но роман швейцарского писателя, написанный по-французски и впервые опубликованный в 1925-м, органично встает в этот ряд длинного эпоса Нового Света. Но эпос Сандрара — трагический. Трагическая вина Сутера — не реального исторического лица, а той мощной фигуры, какую написал Сандрар, — именно в том, что он волею судьбы оказался внутри болевого сустава меняющейся эпохи, в эпицентре процесса превращения дикого капитализма в цивилизованный.

В сущности, роман «Золото» мог бы служить пособием по истории частной собственности. Во всяком случае, нелишне напомнить русскому читателю, что классик революционного искусства Страны Советов Сергей Эйзенштейн всерьез заинтересовался им в годы работы в Голливуде, вместе с Григорием Александровым и Айвором Монтэгю написал по нему сценарий и пробивал постановку. С тех пор прошло более полувека. Но и в сегодняшней России проблематика романа обретает неожиданную актуальность. За последние два десятка лет мы повидали и обанкротившихся генералов, побирающихся на улицах, и авантюристов, в одночасье ставших генералами, и губернаторов и коммерсантов, оказавшихся жертвами передела собственности. И коль скоро мы пока не дождались от родной литературы серьезного осмысления нашей эпохи перемен — пусть понять болевые суставы переходного периода нам поможет, как это уже не раз бывало, западная классика.

Дмитрий Савосин

Оба эпиграфа носят чисто личный характер и к основному тексту отношения не имеют. Любопытен намек в конце второго эпиграфа: «ту самую» историю о 900 миллионах, позже откликнувшуюся в романе «Принц-потрошитель, или Женомор» (русский перевод вышел в издательстве «Текст» в 2005 г.), Сандрар уже написал для журнала «Монжуа!». Текст был набран, тираж отпечатан, это был номер за август 1914 года. В свет он так и не вышел. По понятным причинам. (Здесь и далее примеч. переводчика.)

«У дикаря» (нем.).

Сен-Мартен, Луи Клод де (1743–1803) — французский религиозный философ, основатель мартинизма — одной из мистических доктрин христианства.

Гаррик, или каррик, — форменное пальто ирландского кучера с несколькими воротниками или пелеринами, защищавшими сидевшего на козлах экипажа человека от сильного ветра.

Здесь — ухаря, сорвиголову.

Неукротимый Билл (англ.).

Сандвичевы острова — устаревшее название Гавайских островов.

Пурпурное море, или море Кортеса, — старинное название Калифорнийского залива.

Санта-Анна, Антонио Лопес де (1794–1876) — мексиканский генерал и политический деятель. В 1833 году стал президентом Мексиканской республики, в 1853-м провозгласил себя пожизненным диктатором, в 1855-м отстранен от власти.

Мятежи военных в армии (исп.).

«Час, — говорит толковый словарь французского языка, — в девятнадцатом веке был единицей измерения пути и расстояния такой же, как квадратный фут, квадратный локоть или квадратный лье». Речь, по-видимому, идет о площади, границы которой можно обскакать на хорошей лошади за двадцать два часа.

Буасо — старинная французская мера сыпучих тел.

Отчаянные авантюристы (исп.).

Люди вне закона (англ.).