Адальберт Штифтер - Лесная тропа

Здесь было не место для задушевного разговора, и мы обменивались незначащими фразами. Она отвечала мне, как всегда, приветливо, ласково и мило. Я не знал, посвящены ли окружающие в наши отношения, никто из них на этот счет не обмолвился ни словом, ни самым отдаленным намеком даже и тогда, когда я встал, чтобы, пройдя вокруг стола, перемолвиться с теми, кого знал ближе; они слишком для этого меня уважали. Поговорив с ними, а также ответив на вопросы тех, кто стоял в стороне или выходил из павильона, я вернулся на место. И тут увидел рядом с Маргаритой и полковником двух незнакомых, одетых в темное дам, в коих не замедлил признать тех самых приезжих женщин, которых приметил давеча на дерновой скамейке. Полковник представил меня, пояснив, что одна из них — та самая кузина, у которой гостила Маргарита, тогда как другая — ее компаньонка и тоже близкая родственница. Полковник пригласил их погостить, и они доставили ему эту радость, воспользовавшись возвращением Маргариты под отчий кров.

— Обе они в восторге от сельских красот Штейнбюгеля и от его развлечений, — добавил в заключение полковник. — Нам-то они знакомы, мы видим их не впервой.

Обе кузины, женщины преклонного возраста, оказались просты и приветливы в обращении. Пока они уходили, кто-то занял их места, но их тотчас же освободили. Они обратились ко мне с обычными для первого знакомства вопросами. Лесничий, жена бургомистра, купец и священник понемногу втянули их в общий разговор, как это водится, когда мы хотим помочь новым людям освоиться в незнакомом обществе. Тем временем оно пополнилось стрелками, которые, отдав дань состязанию, присоединились к ожидающим их женам, сестрам и другим близким, сидящим за трапезой.

Пока шла застольная беседа, к полковнику явился его кучер и сообщил, что сегодня коляску не удастся починить, у кузнеца нет в доме ни уголька, а к Майлеру, у которого хранится его уголь, нечего и соваться в воскресенье, тем более что дома никого нет, как заверила его старая Кузнецова бабка.

— Этого-то я и боялся! — вздохнул полковник.

На мой вопрос, что случилось, полковник пояснил, что у него треснула ступичная втулка — не бог весть какая беда, однако обратная поездка представляется ему не совсем безопасной.

— Еще бы! — ответил я. — Втулка может сломаться, и ось вместе с колесом покатится на дорогу. Возьмите у меня коляску и лошадей, а своих оставьте в Пирлинге до завтра.

Полковник стал уверять, что достаточно коляски, он прикажет заложить в нее своих лошадей. И тогда я встал, подошел к нему, так как они с кучером отступили под деревья, и сказал:

— Прошу вас, полковник, возьмите и лошадей, доставьте мне эту радость; пусть она поедет на моих вороных, словно они уже ей принадлежат. Я найму в Пирлинге бричку, заложу в нее ваших гнедых и поеду с вашим кучером следом. Вы же завтра, когда втулка будет сварена, отошлете бричку и теми же лошадьми заберете домой исправную коляску.

Заручившись согласием полковника, я поручил его кучеру передать Томасу, чтобы он приготовил второе сиденье и, как только шествие прибудет в Пирлинг, тут же закладывал вороных. Когда кучер ушел, я спросил верхнего трактирщика, который тем временем отстрелялся и присоединился к нам, дома ли его бричка и не может ли он одолжить мне ее до завтрашнего полдня. Трактирщик ответил утвердительно как на то, так и на другое, а стало быть, и этот вопрос был улажен.

Солнце стояло совсем низко, день клонился к концу. Стрельба уже и до этого значительно поредела, и лишь временами раздавались отдельные хлопки, словно отставшие солдаты догоняли ушедшее войско. Снова и снова подходили освободившиеся стрелки, да и дети, что увязались за взрослыми на праздник, но рассеялись по площадкам для игр, стали подтягиваться к своим мамашам и вешаться на своих папаш в знак того, что пресытились игрой и рады бы по домам. Народ в павильоне тоже разбился на группы и после торопливых заключительных реплик рассыпался по роще.

Отбыв свою повинность, одиноко стояли на лесной опушке мишени в розовато-красном сиянии вечерней зари. В тире, куда все полагалось снести, кое-кто из стрелков собирал свой снаряд в ружейные чехлы, за других это делали слуги; писец укладывал свою книгу в кожаную сумку и застегивал на ней ремни, а мастер состязаний хлопотал о том, чтобы все было приведено в готовность для марша.

Обычай предписывал стрелкам воротиться в город стройным шествием, а за ним от Штейнбюгеля до Пирлинга должны были следовать горожане. То же самое предстояло и сегодня, ждали только захода солнца.

Маргарита, полковник и обе приезжие дамы стояли в группе горожан, преимущественно женщин, и оживленно переговаривались. Я воспользовался этим, чтобы еще раз подняться на вершину скалы. Но как же здесь все изменилось: жнивья и леса купались в сиянии вечерней зари, в отдаленных долинах уже не видно было лощин и оврагов, и только Зиллер сверкал, но уже не серебряной, а золотистой змеей, а за Пирлингом пылал желтый небесный балдахин, ибо солнце в это самое мгновение скрылось за горизонтом. Но особенно красив был березняк под моими ногами, казалось, в нем каждая хворостинка трепещет мишурой.

Ежеминутно могло выступить шествие, и я поспешил вниз. Из деревянной хижины, где собрались главным образом низшие сословия, выходили слуги и челядинцы и спешили спуститься со скалы, так как им надлежало вернуться домой первыми. Среди них я увидел Томаса, он торопился вниз, чтобы вовремя заложить коляску и подать ее к нашему возвращению.

Мишени уже сняли со станков и сложили в тире, отвязали белый холст и даже столы и стулья снесли на ожидающую их платформу, чтобы они не пострадали от вечерней сырости. Народ собирался в сосняке у тира, где выстраивалось шествие. Но вот мастер состязаний зачитал бумагу о том, как строиться, все стали в предписанном порядке и по сигналу трубы двинулись в путь.

Сперва миновали горную тропу, вихляющую меж скал, а потом процессия растянулась по ровному полю. Позади ехала платформа, груженная столами и стульями.

Занятное шествие двигалось на Пирлинг по отсвечивающим нежным румянцем жнивьям. Возглавлял ею глашатай с большим знаменем, за ним двое пажей несли длинноязыкие вымпелы, позади шли горнисты и трубачи, а там шестеро пестро разодетых маркеров несли мишени, и только за ними следовали победители состязания и их призы. Впереди выступал козел, которого вели двое пажей в красно-белом наряде; рядом шествовал Бернштейнер, и на сей раз удержавший первое место, с шляпы его свисала красная лента; остальные призы несли пажи; призеры, тоже украшенные лентами, шествовали рядом; позади шагала стрелковая канцелярия; замыкали шествие остальные стрелки во главе с мастером состязаний. А в хвосте процессии плелись мы, гости, побывавшие нынче на Штейнбюгеле. Рядом со мной выступала грациозная фигурка Маргариты, а за ней осанистый полковник в знакомом мне темном одеянии вел под руку старшую из кузин, вторую сопровождал купец, за купцом шли бургомистр и оба священника, а следом тянулся пестрый рой женщин и девушек, разбившихся на живописные группы. Когда же мы оборачивались назад, перед нами в вечернем небе маячила смутная громада Штейнбюгеля.