Эптон Синклер - Между двух миров

— Для ваших знакомых, пожалуй, довольно опасная, — заметила девушка.

— О, я никогда не стремился вредить людям, — сказал Ланни. — Я только изучал их, и очень часто мне не удавалось проверить, прав я или нет.

— А теперь вы хотите проверить меня? — улыбнулась она.

Это был, конечно, легкий вызов, но Ланни решил, что не следует сразу же подхватывать его.

— Во время мирной конференции в Париже я часто встречался с Захаровым. Ему кое-что нужно было от меня — я не вправе сказать что, но, во всяком случае, это было дело государственной важности. И стоило посмотреть, как этот левантийский торговец берется за дело, когда он чего-нибудь хочет. Вы понимаете, он был тогда самым богатым человеком в Европе; мой отец уверял даже, что во всем мире. Ну и вот, у него есть две дочери, его будущие наследницы, и он пригласил меня посещать их — он пользовался ими, как приманкой. Предполагалось, что я начну ухаживать за ними, и он сможет забрать меня в руки. Прелестные девушки, их мать была испанская герцогиня, родственница короля Альфонса. Они, вероятно, и не догадывались, для чего хотел их использовать отец. Они считали, что их просто познакомили с молодым американцем из мирной делегации, который расскажет им интересные вещи о том, что происходит на конференции; они были скромны и сдержанны, с очень романтичной внешностью, — а мне было всего девятнадцать лег, и я был к таким вещам весьма чувствителен. Ребенком я начитался сказок, и вот я говорил себе: «Передо мной две принцессы, интересно, о чем они на самом деле думают? И такие ли они интересные, как в книжках?»

— Ну и что же произошло? — спросила Ирма.

— Все вышло очень неудачно. Точно роман, который печатается в журнале, и у вас не хватает номера с продолжением. Мне было очень трудно поступиться своей честью.

— Ну вот, а вы как раз добрались до самого интересного места, — заметила любимица фортуны.

Ветер дул с запада, и маленькая лодка шла под креном. Ланни, сидя на корме у руля, должен был очень внимательно следить, чтобы лодка не зарывалась носом в волны, так что девушка, сидевшая впереди, была в поле его зрения. Что касается ее, то она могла бы заинтересоваться видами и повернуться спиной к Ланни; ко она не делала этого. Смотреть, не отрываясь на парус, — дело скучное, поэтому она время от времени поднимала глаза на молодого человека. Это была самая подходящая минута для разговора по душам. «Возьми ее в оборот», — советовал Рик.

— Теперь я встретился с другой принцессой, — заметил Ланни, — и я спрашиваю себя: какая сна на самом деле?

— О! — воскликнула девушка, она быстро взглянула на него и, встретив его взгляд, снова уставилась на парус. Краска медленно залила ее лицо.

— Я много думал о принцессах, — сказал он. — Это ведь не только титул, но и положение. Немногие короли имели в прошлом такую власть, какую имел ваш отец. И немногие королевские дочери так связаны этим, как вы.

— Вероятно, вы правы, — согласилась она вполголоса. Она довольно долго не смотрела на него.

— Принцесса рождается для власти; ей ничего не нужно делать, чтобы получить эту власть, а с другой стороны, она не может от нее уклониться. Она пленница своей судьбы. Люди относятся к ней, как к своей повелительнице, и ждут, чтобы сна, в свою очередь, относилась к ним, как того требует ее положение: создался определенный этикет, почти один и тот же во всем мире, и он становится обязательным. Придворные бывают обычно шокированы, когда принцесса не делает того, чего они ждут от нее, и принцесса, зная это, вынуждена играть возложенную на нее роль. Разве не так?

— Да, в общем так.

— Однако принцесса не может забыть, что она женщина, как и всякая другая. И вот ее личность словно раздваивается, она ведет двойную жизнь. Поэтому, когда ко мне приходят и говорят: «Хотите познакомиться с принцессой такой-то?», я обычно отвечаю: «Не очень». Я знаю по опыту, что такое знакомство не интересно. Ведь вы имеете дело не с живым человеком, а только с ролью, так сказать — с витриной. Разумеется, если вы чтите королевский сан, и вам нравится стоять у ступенек трона, или вы собираетесь выклянчить что-нибудь — дело другое. Но так как мне ничего не нужно, то я только спрашиваю себя: а каково это королевское высочество по своему существу? О чем она сейчас думает? Надоела ей ее роль, или доставляет удовольствие, или она боится, что не сыграет ее как следует и люди будут смеяться над ней? Льстит ли ей поклонение, или ее пугает человеческое коварство? Это коварство ужасная вещь, мисс Барнс. Люди вовсе не добры.

— Я знаю, — тихо отозвалась девушка.

— Может быть, все это мои фантазии, может быть, вы никогда об этом не думали или думали только вскользь. Может быть, вы были воспитаны определенным образом и так и живете со дня на день. Может быть, вы не любите вопрошать собственную душу или не любите, чтобы о ней вопрошал какой-то молодой нахал?

Его спутница отвернулась, и он увидел, как она торопливо вытащила носовой платок и прижала его к глазам. Он воскликнул смущенно: — Я обидел вас?

— Нет, — отвечала она, — подождите. — И он подождал, а она полуобернулась к нему и пояснила: — Видите ли, мистер Бэдд, мой отец убил себя добыванием денег. Лучше бы у меня был отец, чем деньги.

Вот и ответ на загадку, вот и идея для пьесы Рика, если он, действительно, хочет написать ее. Ирма Барнс любила своего отца. Знала ли она, что у него «на каждой улице содержанка»? Может быть, знала, может быть, нет. Не Ланни стал бы ее расспрашивать об этом. Как бы то ни было, она любила отца, восхищалась им. Крутой и властный человек в делах, это был беззаботный весельчак у себя дома. Для Ирмы он так и остался товарищем ее детских игр, и когда она узнала, что он упал мертвый в разгаре одного из яростных сражений на Уолл-стрит, она остро почувствовала утрату, которую не могло возместить никакое наследство. О матери Ирма ничего не сказала, и это было тоже знаменательно: по намекам Эмили Ланни догадался, что миссис Барнс больше любила деньги своего мужа, чем его самого.

Итак, вот какова душа принцессы. Немного помолчав. девушка улыбнулась и сказала, что в следующий раз у Ланни уж наверное будет номер с продолжением.

Вот как, подумал Ланни, нет, это уже не вялость мысли, как он сперва предполагал; просто она замыкается в себе, молча наблюдает, как сменяются кадры на экране, и делает то, чего люди ждут от нее. Происходит ли это от врожденной мягкости или оттого, что в ней еще не проснулась инициатива? Ей ведь всего двадцать лет, и много думать она едва ли имела время.

Чему ее учили в школе? Ничему полезному: хорошим манерам, умению держаться, правильно произносить французские фразы, немного рисовать, немного играть на рояле. Читать она умела, но она не умела наслаждаться чтением. Когда у вас столько денег и столько людей вас обслуживают, то ваш прямой долг — не мешать им в этом; позволять людям делать все за вас — ведь это само собой вытекает из вашего положения в обществе, из вашей социальной значимости. А забиться в угол и уткнуть нос в книгу — значит не понимать, что тебе дано, уж не говоря о том, что всем этим портным и парикмахерам, маникюршам и массажисткам, преподавателям танцев и музыки, горничным, секретаршам и прочим смиренным людям, которые живут для того, чтобы обслуживать вас, и так стараются доставить вам удовольствие, вы покажетесь просто чудачкой.