Эптон Синклер - Между двух миров

— Ну и дела, мистер Бэдд, — сочувственно вздохнул служащий, а Ланни, живший в Нью-Йорке уже три недели, отозвался: — Не говорите! — и исчез.

Он велел шоферу ехать в «Ритци-Вальдорф», дал ему еще один доллар и ворвался в маклерскую контору. Она была битком набита людьми. Будь он акробатом, он мог бы свободно добраться до цели по чужим плечам и головам. Люди кричали, с ужасом повторяя цифры: курсы упали в среднем на двадцать пунктов, а некоторые бумаги — на тридцать и сорок. Радио упало на треть своей стоимости. Ланни сообразил, что в контору должен быть еще один вход. Он знал устройство таких помещений. Действительно, он нашел дверь и стал стучать в нее ногами и кулаками до тех пор, пока ее не приоткрыли, тогда он всунул в щель ногу и помахал своим чеком — это был тоже клочок бумаги, но доброкачественный. Он спросил, где управляющий, и вошел к нему, не ожидая разрешения. Управляющего было очень легко узнать, так как он сидел за столом перед пятью телефонными аппаратами и пытался говорить по всем сразу.

Ланни сунул чек ему под нос и сказал — Я сын Роберта Бэдда, эти деньги — на пополнение его счета. Я вас прошу только об одном: известите ваше отделение в Ньюкасле, что деньги внесены.

— Постараюсь, мистер Бэдд, — отозвался управляющий, обливаясь потом.

— Этого недостаточно, — заявил Ланни. — Вы должны не постараться, а сделать.

— Я слушаю, — ответил управляющий кому-то в трубку. Он пододвинул Ланни аппарат, по которому случайно никто не звонил. Ланни взял трубку и стал вызывать Ньюкасл. По крайней мере полчаса приставал он к телефонистке, и за это время имел случай ознакомиться с тем, как работает управляющий отделением маклерской конторы; работа сводилась к повторению таких фраз: «Очень сожалею, но нам пришлось продать» или «Очень сожалею, но нам придется продать, если вы не пополните покрытие до полудня».

А телефонистка продолжала твердить: — Все провода заняты, сэр. — Видно, ей было запрещено произносить иные слова, кроме этой формулы, как бы вы ни сходили с ума и как бы вы ни кричали. Пусть паника отразилась и на Телефонных акциях, это не должно было нарушать работу телефона.

Наконец она сказала: — Я соединю вас с контролером. — И Ланни набросился на контролера, который обещал постараться. Наконец ему удалось дозвониться до маклерской конторы в Ньюкасле. Он вызвал к телефону управляющего и объяснил ему свое дело, мысленно задавая себе вопрос, говорит ли и тот по пяти телефонам сразу. Он соединил обоих управляющих и услышал, как нью-йоркский подтвердил, что да, действительно, у него есть триста тысяч долларов на счету Роберта Бэдда. И все. Ланни ничего не узнал о положении дел отца. — Надеюсь, все в порядке, — сказал нью-йоркский управляющий и закричал опять в трубку: — Очень сожалею, миссис Арчибальд, но вам придется в течение ближайшего получаса внести покрытие в размере двадцати процентов и быть готовой внести еще двадцать, если курс будет падать дальше. Возможно, что мы потребуем семьдесят пять процентов стоимости перед закрытием биржи; такого трудного положения еще никогда не было, и мы не можем допускать никаких исключений.

Ланни поднялся наверх. Как странно, что его жена может спокойно сидеть, развалясь в шезлонге, любоваться созданиями мадам Бернис «Манто и платья» и ждать, чтобы Ланни сказал ей, какой мех — черный или коричневый — больше подходит к теплым тонам ее смуглой кожи. — На Уолл-стрит паника, — сказал он. — Все наши родные и знакомые могут быть разорены. — Его слова подействовали, как удар грома. Мадам Бернис и обе ее помощницы ринулись из комнаты к телефону, чтобы сейчас же отдать приказ: «Продавать по своей цене»; Ланни тоже подсел у себя к телефону и вызвал Ньюкасл. Один ответ: — Все провода заняты. Мы вызовем вас.

Он сделал то же, что и раньше: начал шуметь и настаивать. Конечно, он мешал работе телефонисток, и тысячи людей делали в эту минуту то же самое — спасайся, кто может. Наконец ему удалось соединиться с конторой отца, но ему ответили, что Робби нет: как сказал секретарь, он уехал к мистеру Сэмюэлу Бэдду. Ланни догадался, что это значит: Робби старается наскрести денег. Секретарь осторожно заметил, что мистер Роберт ничего не сообщил ему о положении своих дел на бирже. Ланни рассказал, что он сделал со своей стороны; пусть секретарь позвонит в маклерскую контору и получит подтверждение, что деньги внесены. Затем добавил: — Попросите моего отца позвонить мне в гостиницу. Я буду ждать звонка у себя в номере.

После этого Ланни позвонил матери на выставку и просил ее заехать. Она уже слышала про панику; об этом можно было догадаться: вся публика вдруг разбежалась с выставки. Мать сказала: — Что-нибудь случилось, Ланни? — Но он не хотел объясняться по телефону: — Возьми такси и приезжай.

Это было между одиннадцатью и часом, в самые страшные часы паники. «Надежные» бумаги летели вниз скачками по нескольку пунктов сразу, и скачок следовал за скачком. Хуже всего то, что бюллетень отставал на час или полтора от сделок и между отмечаемыми им ценами и реальными разница была в тридцать пунктов. Никто не знал поэтому, чему верить и чего ожидать. Все знакомые «всадили» деньги, и каждый мог быть разорен. Массивная и величественная мамаша Ирмы бегала по комнате в смертельном ужасе: она никак не могла связаться с братом. Мисс Федерстон, элегантная секретарша, сидела бледная и безмолвная и никому не хотела открыть, как велики ее потери. Парсонс, горничная Ирмы, рыдала в углу: она вложила все свои сбережения в Монгомери-Уорд, а горничная гостиницы сейчас сказала ей, что они упали с 83 до 50.

Приехала Бьюти. Ланни проводил ее к себе, закрыл дверь и рассказал, что он сделал. Ее лицо покрылось смертельной бледностью — за исключением тех участков, которые были накрашены: — О Ланни, как ты мог это сделать!

— Да ты подумай, дорогая, — продолжал он. — Мы с тобой жили на деньги Робби тридцать лет. Ты получала тысячу в месяц, это составляет триста шестьдесят тысяч.

— Но ведь одна треть картин принадлежит Марселине.

— Марселина тоже жила на средства Робби еще до своего рождения. Марсель, может быть, и не жил, но его подруга и жена жила, а это то же самое. Мы просто обязаны спасти Робби, если можем.

— А на что мы будем жить. Ланни! У меня на текущем счету осталось всего несколько сотен.

— У меня еще есть деньги в Каннах; и потом у нас останется много картин.

— Кто будет теперь покупать картины! На выставке нет ни души, кроме бедных художников и тех, кто приходит просто смотреть.

— Я сумею заработать, Бьюти, и ты не будешь нуждаться. Да и Робби выправится, что бы там ни случилось; Бэдды не дадут ему погибнуть. Мне очень жаль, что я действовал без твоего согласия, но тут каждая минута была дорога. Целые состояния вылетают в трубу.