Эптон Синклер - Между двух миров

Эрик Вивиан Помрой-Нилсон сразу взялся за работу. Ланни прежде всего навел справки об одном молодом человеке, который когда-то вместе с ним работал в «Крийоне», а потом стал одним из второстепенных должностных лиц Лиги; в те дни единомышленники Ланни строго осуждали Армстронга, говоря, что он продал свои убеждения за теплое местечко, но тот мало внимания обращал на их упреки; он отвечал только, что это нужная работа и что она его интересует.

У Сиднея Армстронга были светлые, как песок, волосы и круглое приветливое лицо, на котором сверкали очки в роговой оправе. По типу он очень напоминал какого-нибудь секретаря «Ассоциации христианской молодежи», и в Лиге наций он действительно занимался работой, связанной с вопросами международной охраны детства. Он охотно принял приглашение Ланни пообедать с ним и Риком: он был очень рад познакомиться с английским журналистом, который написал статьи об итогах конференций в Сан-Ремо и в Спа, и рассказать ему о том, что происходит. Между сотрудниками новорожденной Лиги наций и теми сановными лицами, которые участвовали в совещаниях союзных премьеров и в Верховном экономическом совете, втихомолку шла война. Сотрудники Лиги считали, что она должна поглотить эти два органа и, в конце концов, поглотит.

Версальский договор поставил перед Лигой разнообразные проблемы: проблему Саарской области и Данцига и всяческих «мандатов» — новое название для системы управления «отсталыми» народами земного шара; надо надеяться, что она будет не так плоха, как старая колониальная система и ее неизменные спутники — миссионеры с библиями и торговцы ромом и сифилисом. А Союзный верховный совет выдвинул еще и другие задачи, в которых у союзников не было такой острой заинтересованности и которые оказались весьма каверзными и сложными. Надо помогать голодающим, кормить беженцев, репатриировать военнопленных из России, Турции и других стран. А вопросы санитарии и транзита, культурных связей и охраны детства, а торговля опиумом и женщинами!

— В чем же, по-вашему, выход? — спросил Ланни.

— Если удастся уговорить союзников передать дело нам, мы создадим комиссию, и она выработает наилучшее из возможных решений. Мы, конечно, никого не можем принудить выполнять наши решения; для этого нужно, чтобы великие державы захотели нас поддержать.

— Выходит, — сказал Рик, — что Лига будет работать лишь постольку, поскольку она будет служить целям Англии и Франции?

Молодой чиновник не захотел ответить на этот прямой вопрос. — Мы попытаемся показать, чего мы можем добиться, и нации поддержат нас, если убедятся, что дело стоит того.

Этот усердный труженик, столь серьезно относившийся к своим трудам, познакомил их со своими товарищами, людьми того же склада, и вскоре они зажили, так сказать, одной жизнью с Лигой наций. Это была своеобразная колония дипломатов и секретарей, весьма пестрая по национальному составу, ибо они представляли добрых два десятка наций; они жили островком в этом старом городе, где местная чопорная буржуазия была занята главным образом наживой денег, а также спасением своих собственных душ путем неукоснительного соблюдения церковных уставов. Лига купила один из крупнейших женевских отелей — отель «Насиональ», при котором имелось сколько положено газонов и каштанов и, кроме того, еще статуя девушки-негритянки. Кровати и туалетные столики были вынесены, и комнаты наполнены шкафами, картотеками, пишущими машинками и множительными аппаратами. Служащие и секретари обедали в ресторанах и совершали моцион в тенистых аллеях, обсаженных платанами, но их редко приглашали в дома женевцев. По этому поводу Армстронг заметил:

— Насколько я понимаю, мы не много потеряли.

Главной нянькой «гадкого утенка» был шотландский джентльмен по имени сэр Эрик Друммонд. Это был бы клад для карикатуриста: воплощение английского бюрократа, высокий, худой, с длинной шеей и большим кадыком. Конечно, на нем был черный пиджак, часы с цепочкой и брюки в темную полоску, и он всегда носил с собой черный аккуратно сложенный зонт. Вначале ему приходилось туго, ибо денег ему никто не посылал; но он терпеливо делал свое дело, с необычайной проницательностью выбирая подходящих людей для управления предприятием, которое, быть может, окажется величайшим в истории человечества.

Невозможно не симпатизировать таким усилиям и не уважать людей, напрягающих всю свою энергию. Ланни вспомнил о жалком инвалиде, который теперь жил в качестве частного лица в Вашингтоне, — о том человеке, чьим духовным детищем была Лига. Ланни видел снимок, где он был изображен рядом со своим любезным и упитанным преемником в день вступления в должность нового президента. Лицо Вильсона, худое, изможденное, — маска страдания, лицо человека, переживающего не личное несчастье, но крушение всех своих надежд и мечтаний. Здесь, в Женеве, он посадил маленькое зернышко, которое дало живой росток. Выживет ли он, станет ли могучим дубом? Если да, имя Вудро Вильсона будет жить в веках, а имена его противников будут погребены в энциклопедиях.

Все это Ланни обсуждал со своими друзьями в промежутках между деловыми свиданиями и собиранием материалов. Ланни вспоминал, с каким презрением относились к Лиге его отец и дядя. Робби Бэдд и Джесс Блэклесс были единодушны в своей уверенности, что Лига обречена на провал и что сокрушит ее борьба за рынки и сырье, торговое соперничество между крупными державами. Джесс ненавидел эту слепую алчность и людей, ее олицетворявших; Робби, сам принадлежавший к их числу, принимал ее, как естественный закон природы, как основное начало жизни. Возможно ли, что оба они неправы, что человеческая алчность будет мало-помалу обуздана и подчинена закону; что свобода постепенно, шаг за шагом, придет к победе?

Ланни навестил Джорджа Д. Геррона и получил приглашение на чай вместе со своим другом. Изгнанный социалист жил в красивой вилле, носившей название «Le Retour» [12] Возвращение (франц.). , но он был одним из самых несчастных людей на свете, к тому же очень больным, как было хорошо известно Ланни. Лицо у него было белое, как мрамор, черная борода и усы уже начали седеть. Редко выпадал на его долю час без мучительных ревматических болей, но еще больше его терзала мысль о гибели цивилизации. Геррон буквально умирал от горя; его убивала трагедия человечества, свидетелем которой он был в Париже. Он излил свое отчаяние в книге «Поражение в победе», которую собиралось выпустить в свет одно английское издательство. Не было возможности опубликовать ее на его родине, где все были сыты по горло Европой на веки веков, аминь.