Эптон Синклер - Между двух миров

Конечно, и Ланни и Курт разгадали намек: произойдет давно замышлявшийся путч нацистов. Победят ли они, как Муссолини, или провалятся, подобно Каппу? Курт заявил, что должен быть на месте, и Бьюти тотчас же решила поехать с ним, чтобы уберечь его от беды. Решила ехать и Мари. Для того ли, чтобы следить за Ланни, или она действительно искренно старалась заинтересоваться его идеями?

Человеческое сердце — сложное сплетение мотивов, и Мари де Брюин», разрываемая между страстной любовью и страстной ненавистью, быть может, и сама не могла понять, какие силы влекли ее в страну наследственного врага.

Ланни послал воздушной почтой письмо Рику, в котором излагал проект поездки и приглашал друга помочь ему истратить хотя бы часть денег, которые теперь росли как грибы. Ланни приводил в своих письмах слова Генриха и разъяснял его намек; если нацисты попытаются произвести переворот, то Рику хорошо быть на месте, он напишет прекрасную статью. Статья Рика о Верхней Силезии произвела хорошее впечатление, особенно в Штубендорфе, где ее перепечатали в местной газете. Ланни писал: «Приезжай и помоги нам держать Курта в узде. Нацисты будут виться вокруг него целым роем, а у Бьюти будет желание скальпировать их всех до последнего».

Купили билеты и проверили на практике, насколько соответствует действительности слух, создавший фашизму славу по всей Европе и Америке: «Теперь в Италии поезда приходят по расписанию». Впрочем, и в Германии поезда ходили регулярно, по крайней мере, международные экспрессы; они предназначались для богачей, которых надо было окружить удобствами, так как они ввозили иностранную валюту, к которой вожделел фатерланд. Валютные курсы росли таким темпом, что вспоминались семимильные сапоги из народной сказки. Тот, кто владел одним центом, круглой монетой из красной меди с изображением головы американского индейца, — ложился спать с сознанием, что он миллионер, а проснется архимиллионером. Цифры росли фантастически, как в дурном сне. В тот день, когда Ланни и его друг приехали в Мюнхен, доллар стоил шестьсот двадцать пять миллионов марок, а на следующий день — уже полтора миллиарда. Когда они уезжали, доллар котировался в семь триллионов марок.

Нельзя было не пожалеть ошеломленных людей, которым приходилось жить в самом центре этого циклона. Некоторые предприниматели в полдень уплачивали рабочим за половину рабочего дня, для того чтобы они могли сбегать и купить что-нибудь съестное, пока оно еще не стало им не по средствам. Люди покупали все, что могли найти в лавках, даже то, в чем не нуждались: раз это имело какую-то ценность, значит, могло быть перепродано позже. Среди этой разрухи иностранец производил впечатление заколдованного существа; он находился в том положении, которое разжигало фантазию всех времен и народов; он был обладателем лампы Аладина, кошелька Фортунатуса, богатств Мидаса, он был точно в шапке-невидимке: мог войти в любую лавку и взять все, что захочет. Всемогущество подвергает суровому испытанию человеческий характер, и не все посетители Германии делали разумное употребление из своей магической силы. Короче говоря, многие оправдывали прозвище шакалов, которое дали им немцы.

Золтан Кертежи приехал одновременно с Ланни, и, как люди дела, они, не теряя времени, направились во дворец своего аристократического клиента. Здесь выяснилось, что светских бесед им вести не придется. Их принял дворецкий его светлости; он проводил их в большой зал, где были развешаны все картины, и предоставил им изучать их сколько душе угодно.

Это была весьма пестрая коллекция с большим количеством банальной немецкой живописи, которую, по словам Золтана, нигде не продашь, кроме как в Германии, так что ее распродажу придется отложить до лучших времен. Но сумму займа возможно удастся реализовать продажей одних только «настоящих вещей». Здесь было несколько рисунков Гольбейна и один маленький портрет его кисти; два Гоббема, один чрезвычайно пышный Рубенс и несколько более крупных по размеру и менее ценных полотен его учеников. Современная Франция была представлена двумя картинами Моне — пруды с лилиями в Живерни. Современная Германия была представлена превосходным Менцелем, романтическим Фейербахом, головой крестьянина кисти Мункаши и коллекцией картин на мифологические темы Арнольда Беклина, покровителем которого был отец его светлости, — так сказал им дворецкий.

Предложенные экспертами цены подлежали утверждению кредитора и должника, поэтому была сделана опись, и две копии вручены дворецкому. Его светлость, должно быть, лишь бегло просмотрел свою, так как через час дворецкий вернул ее с его подписью, а согласие Робина было получено по телеграфу на следующий день. Золтан разослал несколько телеграмм своим клиентам в Америке; все, что ему потребовалось сделать, это в немногих словах описать картину, назвать имя художника и цену, — и за три дня он продал Гольбейна, одного Гоббема и одного Моне. А все потому, что он знал, как подступиться к делу, сказал он с довольной улыбкой.

Ланни решил действовать по тому же рецепту. Он протелеграфировал своему отцу о двух Беклинах, рассчитывая, что их «философское содержание» заинтересует Эстер Бэдд; он послал также телеграмму Мерчисонам насчет Рубенса — обнаженной женщины, которая, по его мнению, должна была произвести фурор в Питсбурге. Он еще раньше получил от Аделы несколько любезных писем и кучу газетных вырезок, в которых были воспроизведены Гойя и Веласкес и рассказана вся история этих картин. Супруга питсбургского фабриканта писала: «Моя мечта завоевать репутацию культурной женщины полностью сбылась!» Теперь Ланни написал ей, что, по расчетам Золтана, Рубенс будет продан не позднее чем через неделю, и спустя двадцать четыре часа пришел ответ от Аделы: она передала телеграмму Ланни известному стальному магнату, человеку почтенного возраста, который тоже интересовался искусством, а именно: коллекционировал картины, изображавшие красивых особ женского пола, — через два дня назначенная сумма была в мюнхенском банке.

Мачеха Ланни, разумеется, проявила б о льшую осмотрительность; она, вероятно, съездила в Нью-Йорк или Бостон и там в публичной библиотеке разузнала о Беклине все, что только можно. Затем послала телеграмму с просьбой задержать продажу до тех пор, пока она не получит фотоснимков с картин; но Ланни ответил ей «куй железо, пока горячо» и прибавил, что Золтан хочет написать одному из своих английских клиентов и не сомневается, что тот, как только получит письмо, тотчас протелеграфирует согласие. Ланни улыбнулся, представляя себе, как терзается его осторожная мачеха-пуританка: подумать только, заплатить по одиннадцать тысяч за две картины, которых она в глаза не видала. Вопрос, должно быть, решил Робби, во всяком случае он по телеграфу перевел деньги, включая комиссию для Ланни, хотя Ланни и предупредил заранее, что комиссии ему не нужно.