Эптон Синклер - Между двух миров

Спорить было бесполезно. Мари подвела черту, сказав, что дом принадлежит не ей, а мужу. Пусть Ланни оставит за собой это помещение в отеле, а она будет приезжать, как только он позовет ее. Но их любовь должна быть тайной. Мари не хотела встречаться с друзьями Ланни, так как это напомнило бы им — и ей, — что она та женщина, о которой газеты писали как о спутнице Ланни Бэдда. Да и вообще она не интересуется его друзьями, она считает ошибочными их политические взгляды, она расхолаживает их, она только служит помехой. Единственное исключение — Золтан Кертежи; он не интересуется политикой. Это скромный человек, добрый друг Мари, это полезное знакомство для ее возлюбленного.

Ну что ж, Ланни приспособится к новой жизни. Мари оставалась с ним два-три дня, а затем возвращалась домой к мальчикам. Когда кошка уходит, мышка играет, и мышка-Ланни предавался политическому дебошу, Он звонил Лонгэ или Блюму и ехал слушать их выступления. Он навещал своего красного дядю, свободный брак которого оказался очень удачным. Он встречался с Альбертом Рисом Вильямсом, который только что вернулся из России — из Советского Союза, как там теперь предпочитали говорить, — с чудесными вестями об успехах этой обширной страны: большевикам удалось пробурить нефтяные скважины без помощи Робби Бэдда, Генри Детердинга или Базиля Захарова. Ланни завтракал или обедал с американскими журналистами, только что вернувшимися из какой-нибудь европейской столицы» и слушал рассказы о последних эпизодах мировой борьбы за нефть и сталь. Ведя такой образ жизни, Ланни упивался «опасными мыслями», а затем телефонировал своей возлюбленной, и она приезжала к нему. Она догадывалась, что он дурно себя вел, но не задавала ему никаких вопросов, и ему не приходилось лгать ей.

Пуанкаре уже не был премьером, и во Франции был новый премьер, Эррио. Это был «радикал» — слово, имеющее специальный смысл во Франции. Оно не означает противника капиталистической системы, как в Соединенных Штатах; по словам дяди Джесса, оно означает, что во Франции правит уже не «Комитэ де Форж», а — через купленных ими политиков — разношерстные капиталистические группировки. Конечно, слова дяди Джесса не надо было понимать буквально; ведь он всегда старался очернить капиталистическую систему. Но приезжал Робби Бэдд и, по существу, говорил то же самое; не верить обоим было уже труднее.

Как бы то ни было, Эррио стоял за мир. Он хотел эвакуировать войска из Рура и вместе с тем найти надежный путь для того, чтобы Германия платила свои долги и оставалась разоруженной, как она обязалась. Он приехал в Лондон со своим штабом. Состоялся ряд совещаний с Рамсеем Макдональдом и его сотрудниками; государственные деятели сновали взад и вперед между Лондоном, Парижем и Берлином, и чувствовалось, что замышляются великие дела. Об этом писал Рик, который возлагал на эти замыслы большие надежды. Раз будет обеспечен мир, появится возможность думать о постепенном переходе от системы частной промышленности к такой, при которой конечной целью является общественное благо. Рик написал статью на эту тему, звучавшую очень «радикально», в американском, а не во французском смысле этого слова. Ланни полагал, что эта статья понравится его красному дяде, но, увы, по видимому, никто и ничто не могло понравиться дяде, за исключением самого дяди. Прочитав статью, он сказал: — Да, как же, тигр согласится, чтобы у него вырывали зубы, по одному в год, а вырывать будут овцы.

На Лондонской конференции решено было предоставить разрешение всего комплекса вопросов Лиге наций. Все поняли, наконец, что отдельные нации не могут справиться с такими проблемами, а Антанта не выдержит напряжения, вызываемого неудачными попытками. Пусть все народы договорятся между собой не посягать на чужую территорию; если какое-нибудь государство нарушит это обязательство, пусть все объединятся, чтобы покарать нарушителя договоров. Пятая сессия Лиги наций была назначена на сентябрь, и Рик собирался поехать в Женеву, чтобы посылать оттуда корреспонденции в свою газету. Ланни, узнав об этом, стал вспоминать, как чудесно он провел время с Мари в Женеве три года тому назад. Почему бы им не поехать туда снова? Увы, из-за страшной, непоправимой вещи, именуемой «скандалом», Мари не могла ехать в Женеву; она даже не была уверена, что может гостить в Бьенвеню. Ланни пытался спорить, но толку было мало; не было никакой надежды поколебать светский кодекс Франции.

Ассамблея Лиги наций оказалась крупнейшим международным собранием, которое видел Ланни после Парижской мирной конференции. Здесь были дипломаты пятидесяти стран, и многих из них воодушевляла вера в то, что им удастся, наконец, сделать что-нибудь для всеобщего мира. Были журналисты, и многие из них носились с мыслью, что предстоят великие события и что мир увенчает их имена славою. Были пропагандисты, избравшие ассамблею как трибуну, с которой они обратятся к миру. Были люди, которые надеялись, что причиненная им несправедливость будет исправлена, люди, волнуемые напрасными надеждами. Были наблюдатели, искатели курьезов, туристы, предпочитавшие глазеть на живых государственных деятелей, чем на статуи умерших. Старый город часовщиков и менял кишел людьми.

Здешние корреспонденты были все та же «старая братия». Ланни и Рик встречали их из года в год. Сан-Ремо, Спа, Лондон, Париж, Брюссель, Канны, Генуя, Рапалло, Лозанна — перебирать эти названия было все равно, что перечислять королей Англии, которых зубрил в школе Рик, или президентов Соединенных Штатов, которых так никогда и не вызубрил Ланни. Журналисты вспоминали, где они побывали, каких политических деятелей они интервьюировали и даже какие вкусные блюда они ели; они перебирали события прошлых лет: что сказал такой-то, как напился пьяным такой-то, с какой девушкой путался тот или другой. Ланни убедился, что его римские приключения придали ему вес. О нем писали в газетах, и он не был уже никому не известным юнцом. Можно было не соглашаться с его идеями, но идеи у него были, и он отважно за них постоял, поэтому к нему относились с уважением.

Ланни, со своей стороны, никогда не уставал слушать людей, которые разъезжали по всему свету и могли рассказать что-то новое при каждой встрече. Он с наивным почтением воспринимал их мудрость; он радостно впитывал ее и изумлялся, когда мудрость одного противоречила мудрости другого.

Рик увлекался Рамсеем Макдональдом; он писал для читателей, для которых лейбористский премьер был провозвестником нового, преобразователем английской политической жизни. Ланни принял на веру оценку Рика и был очень смущен, когда корреспондент одной из консервативных газет сказал ему, что он знает Рамсея много лет и может сравнить его с детским воздушным шаром; Рамсей изрекает красивые фразы, ни в какой мере не соответствующие действительности, — ему достаточно, что эти фразы вызывают аплодисменты.